распределения, параллельных группах, и прочей тарабарщине, которой будет полно в литературе лет через сто.

А для зеленки им и вовсе понадобится пара десятков посевов — революция готова. К тому же в конце девятнадцатого века эстетические проблемы мало кого волнуют, и красивый темно-зеленый цвет вскорости окрасит больницы всего мира.

Но перед студентами у меня были другие посетители. И весьма неожиданные.

Голос Блюдникова я узнал, когда он здоровался с Кузьмой. Странное дело, и представить не могу, что надо приставу. По Повалишину вопросы? Даже не смешно — и уровень не его, и при нужде в кабинет зашел бы, а не домой. Что-то случилось? Сейчас узнаю, к чему мозг мучить, если ответ через минуту получу? В любом случае за собой никаких грехов, интересных для полиции, не помню.

Но Емельян Алексеевич повел себя довольно странно. Попросил чаю, начал рассуждать про погоды и подлецов-дворников, палец о палец не ударивших после такой метели. Светская беседа без перспектив окончания. Помню, один житель Первопрестольной из понаехавших заметил, что москвичи любят говорить о погоде больше всего на свете — любой разговор прекращают, если по радио прогноз передают. Похоже, явление это имеет корни глубоко в веках.

И только когда Кузьма притащил самовар, и мы разлили по первой чашке, Блюдников заговорил о настоящей цели своего визита.

— Скажите, Евгений Александрович, а чего вы хотите для господина Початова?

— Не знаком с таким. Поэтому и желать для него что-либо от себя лично не могу.

— Хмм… — пристав откашлялся, передвинул языком во рту кусок сахара, и запил чаем. Слава богу, он пьет из чашки, прихлебывая, но не так кошмарно, как делают это любители блюдец. — Я не так выразился, прошу прощения. Сергей Акиндинович Початов — участник досадного недоразумения в “Славянском базаре”. Крупный торговец чаем.

— Ага, тот самый, из первой сотни! Точно, в газетах писали про купца П, — я задумался. — Знаете, особой кровожадностью не отличаюсь. Если бы дело касалось меня одного, довольно было бы и простых извинений.

— Но? — продолжил Блюдников, уловив намек.

— Была затронута честь Виктории Августовны.

— Я понимаю, — кивнул пристав и снова мастерски переместил сахар с правой стороны рта в левую. — Давайте напрямую. Он и вправду человек занятой, миллионщик. И очень хотел бы примирения. Готов… приложить для этого немалые усилия. Лично вам деньги предлагать он не будет, чтобы вы не сочли это оскорблением. Но на вашу задумку со скорой помощью — да, да, я знаю о прожекте, Виктория Августовна обмолвилась — сделает крупное пожертвование. Согласны?

Теперь всё стало понятно. Купчина вышел на пристава, предложил мзду за решение вопроса. А Емельян Алексеевич знает, на какие кнопки можно нажать. И ладно. Для скорой я и принципами поступлюсь. Вон, профессор Цветаев лично собирает деньги на музей изобразительных искусств. И ко мне заезжал. Так что и мои сто рублей теперь там есть. Шестого класса чиновник, высокоблагородие, не брезгует. А мне сейчас явно не сотню предложат, ради такой мелочевки Блюдников бы не стал ко мне на чаепитие напрашиваться. Небось, и свой интерес имеет. В крупных номиналах.

— И личные извинения Виктории Августовне, — добавил я желание к размеру контрибуции.

— Будут принесены в ближайшее время, — заверил меня пристав. — Я сейчас, один момент.

Блюдников вышел, что-то недолго втолковывал Кузьме, и вернулся. Ждать долго не пришлось. Послышался топот по лестнице — вошел знакомый пузан. Борода в инее, снял шапку, перекрестился на красный угол.

Встал на пороге, потупив взгляд. Прямо первоклашка в школе.

— Господин Баталов, я сожалею о своем недостойном поведении во время нашей встречи и приношу глубочайшие извинения, — не поднимая голову, произнес он. Может, и недостаточно искренне, да и хрен с ним.

— Принято, — кивнул я.

— Вот, возьмите… На благое дело… — на край стола лег конверт, да не простой, а размерами побольше обычного. И довольно пухлый.

Ни слова больше не говоря, чаеторговец развернулся и вышел. А пристав достал из кармана лист бумаги, подвинул его ко мне. Ага, заявление, что претензий к Початову не имею. Подписал.

— Ну, дело улажено, пойду и я, — Блюдников встал, с явным усилием, опираясь на край стола.

— Подождите минутку, — я схватил его за правый локоть, и он охнул от боли, стоило моим пальцам коснуться его бока. — Что с вами?

— Да болит, собака,

— Давно?

— Не помню уже.

— Встаньте вот так, пожалуйста, — я повернул его к свету. — А давайте-ка я вас быстренько осмотрю, Емельян Алексеевич. Раздевайтесь. До пояса. Много времени не займет.

Блюдников помялся, но потом снял одежду быстро, и прилег на диван, свесив ноги в сапогах. Да уж, это он под одеждой кажется мощным и дородным. А стоит раздеться… Дефицит мышечной массы налицо. Склеры… Ну скажем, субиктеричные, желтоватые. Значит, билирубин чуть выше шестидесяти. Расчесы тоже есть, хоть и единичные.

— Зуд ночью беспокоит?

— Есть такое, — признался полицейский.

Продолжим. Извитые вены под кожей, сосудистые звездочки. Теперь пальпация. Печень выпирает сантиметров на десять, не меньше. Прямо “айсберг в океане”. Болезненная, край тупой.

— Голени отекают?

— К вечеру бывает. Что скажете?

— Дело серьезное. Выпиваете?

— А как без этого?

— Много?

Ну да, глупый вопрос. Будто приставы ведут журнал учета принятых рюмок.

— Четверть в неделю может и выходит.

Я внутренне ахнул. По двенадцать литров в себя засаживает в месяц. И еще жив.

— У вас цирроз печени. Болезнь такая. Орган не справляется со своей работой, уже не может… хм… переваривать водку. Отсюда и уменьшение мышечной массы, слабость, отеки.

Пристав сел в кровати, потрогал себя за бока.

— Что делать? Травку попить? Тысечелистник, расторопшу?

— Нельзя при циррозе такое. Пить прекращаем. Желательно, совсем. Иначе скоро умрете. Бобровая струя. И медвежья желчь. У китайцев есть особый рецепт, давно используют.

— Может, ваш этот… Ли достанет? — пристав побледнел.

— Я спрошу и тут же дам знать.

Пока Блюдников одевался, я открыл конверт. Не заклеенный, кстати. Пачка банкнот внутри очень пухлая. И на всех портрет Екатерины Алексеевны в зрелом возрасте — вот откуда пошел термин “бабки”. Я вытащил, собираясь пересчитать.

— Десять тысяч там, — сказал пристав, застегивая сорочку.

Я быстро отсчитал десять соток, и положил на край стола.

— Это вам, Емельян Алексеевич.

— Не возьму и гроша, Евгений Александрович. Я же знаю, что не на актрисок потратите.

Я присмотрелся к приставу. Нет, это не шутка такая про Ольгу. Серьезно говорит.

— Поверьте, у меня совесть тоже есть! С этой скорой — дело полезное, от полиции будет вам полная помощь!

Глава 19

Не успел я спрятать неожиданное богатство, как пришли студенты.