Из толпы вышел Амир Табрай.

– Послушай меня, прихвостень американский. Я был командиром боевого формирования, воевавшего с советскими войсками. Вчера американцы убили моего правнука. Расстреляли шестилетнего мальчишку из крупнокалиберного пулемета. Ты еще смеешь выставлять здесь условия? Передай своему хозяину, чтобы он убирался из кишлака. Посоветуй ему больше не высылать свои патрули к нашему селению. В Маргине им делать нечего. Мы можем постоять за себя. Об этом знают русские и талибы. Проваливайте отсюда, иначе за вашу безопасность я не дам и вонючего американского цента. Я все сказал.

Мужчины столпились вокруг Табрая.

Дрейк спросил у переводчика, что говорил старик. Ему перевели.

Он сплюнул на землю и заявил:

– Уходим. С дикарями бесполезно разговаривать.

– Господин майор, но мы обязаны арестовать лиц, виновных в нападении на вашу колонну, – заявил полицейский чин.

– Вы обязаны, вот и арестовывайте. У вас в полицейских частях около ста тысяч человек. Работайте. Но без нас. Я свое дело сделал. Желаете остаться? – с насмешкой проговорил американец.

– Нет, господин майор.

– Тогда в машины!

Штатский, оказавшийся полицейским, и переводчик бросились к «хамви». Майор быстро пошел к переднему броневику.

Колонна развернулась и пошла в сторону Кабула, поднимая облако пыли.

Табрай крикнул:

– Расходитесь. Но всем мужчинам быть в готовности. Если появятся американские шавки, собираемся с оружием. Против всех нас они ничего не сделают. Поодиночке же передавят.

Люди разошлись.

Табрай посмотрел в сторону мастерской. Там за чинарой стоял Муштак.

Бывший полевой командир, а ныне, по сути, глава селения, подошел к нему, встал рядом и спросил:

– Как Ламис, Анвар, Дия, Надия?

– А каково, по-твоему, им сейчас?

– Слышал, что говорил американец?

– Слышал.

– Какая наглость. Они убили и покалечили наших детей и нас же сделали виноватыми. Хотя если бы Тарек, сын Абдуллы, не выстрелил, то, может быть, ничего и не произошло бы.

– Ты заблуждаешься, Амир. Ты видел, как американцы осуществляют патрулирование? Они словно на охоту выходят. Последнее время в округе было тихо. Американцам скучно. А тут вдруг на холмах четверо мальчишек. Ты думаешь, старший патруля не разглядел в бинокль, что автомат игрушечный? Он все видел. Ружье? Это не угроза для «хамви». Солдаты все в бронежилетах и шлемах. Даже если пуля из ружья и попала бы в кого, то тот отделался бы болевым кратковременным шоком. Американцы увидели мальчишек и решили порезвиться. Пулеметчик вполне мог ограничиться предупредительной очередью. Но он стрелял на поражение. Наша жизнь для них не дороже банки кока-колы, которую они жрут тоннами. Это не солдаты, а каратели.

– Я согласен с тобой. Нас всех ждут крупные неприятности.

– Ты жалеешь о том, что высказал?

– Нет. Но, наверное, я все же погорячился. Неприятности с полицией нам не нужны.

– Нет, Амир. Неприятности, причем весьма серьезные, ждут американцев.

Табрай внимательно посмотрел на зятя и спросил:

– Ты что-то задумал?

– Да.

– Что?

– Узнаешь. Совсем скоро!

Переговорив с Табраем, Хазани пошел в мастерскую. Там сегодня стояла всего одна машина, пригнанная позавчера из Кабула. Помятым кузовом занимался Асим. Дауд сидел на старой покрышке и курил. Они слышали речи американцев, представителя правоохранительных органов Афганистана и слова Табрая, обсуждали их, но замолчали, когда вошел хозяин.

Асим оставил работу, подошел к владельцу мастерской.

– Салам, Муштак!

– Салам, братья! Работаем?

– Да какая, к шайтану, работа после того, что произошло!

Хазани кивнул, достал пачку сигарет, прикурил, с силой выдохнул дым.

– Места себе не находишь? – спросил Дауд.

Муштак взглянул на него.

Работник поднял ладони.

– Прости, глупость сказал. Просто до сих пор не могу поверить во все это.

– Веришь ты или нет, а того, что случилось, уже не изменить. Я потерял внука, а в его смерти убийцы-американцы винят нас же.

– Чему тут удивляться? – сказал Дауд. – Так всегда было. Мы виноваты только в том, что родились на этой земле. Ты шел бы домой, Муштак. Тут тебе делать нечего. Подвалит работа, так мы и вдвоем справимся. У тебя же траур.

– Домой? Спрятаться в скорлупе? Оплакивать внука, когда его убийцы жрут виски в своем форте?

– Но что поделать, Муштак?

– Я знаю, что надо делать. – Он сказал это таким тоном, что работники переглянулись.

Потом Асим тихо спросил:

– Ты решил мстить?

– Мое решение останется при мне, не обижайтесь.

– Какая может быть обида. Мы могли бы помочь.

– Помочь?

– Конечно, Муштак. Ты можешь во всем положиться на нас.

– Спасибо, если что-то потребуется, скажу вам, а теперь пойду. Не могу…

– Говорю же, места себе не находишь.

– Хоп! Работайте. Сделаете эту машину, закрывайте мастерскую. На ворота табличку повесьте, чтобы при необходимости клиенты обращались непосредственно к вам домой. Но думаю, что сегодня, возможно, и завтра никого не будет.

– Хорошо, Муштак.

Хазани весь день бродил по кишлаку, его окраинам, иногда бросал взгляд на юг, где находились те самые холмы. Страдания и боль не давали ему покоя.

Кроме этого Муштак еще и ждал. Однако сегодня американский патруль не пошел через кишлак Маргин. Он обогнул селение слева, на удалении примерно в километр. Два «хамви».

«Интересно, в этом патруле те же американцы? Хотя будь на месте тех вояк любые другие, они поступили бы точно так же», – подумал Муштак.

Вечером он взял ломик, загнутый на конце, сумку, потом через сад, виноградники и арык направился к северной роще. Муштак обошел ее, встал на полянке у молодых платанов и осмотрелся.

Темнело быстро, но округа была еще видна. Рядом никого. Все же его не отпускало чувство, что за ним кто-то смотрит.

Муштак углубился в рощу, укрылся за деревом, стал смотреть и слушать. Тишина. Наверное, показалось.

Стемнело. Он вернулся на поляну, присел, раздвинул траву и нащупал нору в земле. Вроде обычная дырка, проделанная сусликом. Но это было не так.

Муштак вставил туда ломик, уперся во что-то металлическое, поддел скобу, вытащил ее на поверхность. Он вновь осмотрелся, с трудом поднял крышку, засыпанную землей и заросшую травой.