Невольно я спросил, действительно ли он планирует начать готовиться к операции за сутки до нее. «О, да, – ответил Бассини, – я знаю, что это необычно. Но, по моим наблюдениям, антисептическая обработка паховой области – совершенно особенная процедура. Я с удовольствием разъясню Вам это по дороге к палате моих пациентов».

В коридорах подвального этажа, со стен которых осыпалась штукатурка, в нос мне ударил запах карболки и эвкалипта, как и писал Гальман. «Я установил, – пояснил Бассини, – что в паховой области заживление происходит хуже, чем где бы то ни было еще в верхней части туловища. В сухожилиях вокруг пахового канала крайне мало кровеносных сосудов. Ткань со скудным кровоснабжением – благотворная среда для бактерий. Поэтому перед каждой операцией на пахе мы тщательно все дезинфицируем».

Он подошел к двери. «Моих пациентов, – пояснил он, обращаясь ко мне, – перед операцией я помещаю в маленькую, обособленную комнату. Любые посещения запрещены. В палатах их одолевали бы родственники, и антисептические меры были бы бесполезны. Любовь к родным – одно из прекраснейших проявлений итальянского народа. Но, к сожалению, в больницах это только мешает». Он открыл дверь и, ошеломленный, замер. В маленькой, похожей на келью комнате с голыми стенами стояли три железных кровати, которые производились тогда в Италии сотнями тысяч из-за нехватки древесины. Над каждой кроватью висело распятие. В каждой лежал молодой человек – на вид любому из них было не больше двадцати. Самый крайний от двери пациент, испугавшись, поднялся от подушки и уселся в кровати. У изголовья стояла молодая девушка, глядевшая одновременно растерянно и насмешливо. Стройная, гибкая фигурка красавицы была облачена в красное, узкое, простенькое платье. С ее плечей спускались иссиня-черные спутанные волосы. Она невнятно бормотала что-то. Когда внезапно она поняла, кто появился в дверях, она умолкла на полуслове и своенравно вскинула голову.

«Синьорина, – проговорил Бассини, оправившись от потрясения, – разве Вы не знаете, что в эту комнату входить запрещено?» Теперь он говорил по-итальянски. Но я знал этот язык достаточно, чтобы разобраться в последовавшей сцене. Все, что я не понял, позже объяснил мне Гальман.

Девушка строптиво посмотрела на Бассини. «Запрещено! – процедила она. – Ах, профессор, вы думаете, мне очень хотелось сюда идти? Я здесь только затем, чтобы сказать этому типу, что ему следует оставить меня в покое». Энергичным жестом она указала на больного в самой ближней койке, громадного, мускулистого, широкоплечего парня, который не сводил с нее умоляющего, полного тупого отчаяния взгляда. «Он отослал мне уже целую груду любовных записок. Из-за него мне приходится прятаться от его друзей. Хотя я уже не раз говорила, что он не нужен мне больше, что он мне больше не жених. И что мне делать с человеком, который даже потанцевать со мной не может, потому что из него выпадают кишки. Девятнадцать лет, а уже калека с бандажем на брюхе. И что же мне потратить жизнь на то, чтобы пояс вокруг него оборачивать?»

Были очевидно, что девушка в ярости.

«Изабелла! – простонал больной, а затем направил взгляд мигающих глаз в сторону Бассини. – Профессор, сделайте меня снова здоровым! Вы стольких вылечили. Пожалуйста, пообещайте мне, что Вы вылечите и меня!»

Это была одна из тех сцен, которую можно наблюдать только в южной стране. На лице Бассини в тот момент отобразилась целая гамма чувств: это был и горький опыт, и покорность, и доброта. «Артуро Малатеста, – проговорил он, – я постараюсь выполнить вашу просьбу. Но только если Вы никогда больше не пустите эту девушку на порог вашего дома».

«Профессор, – умоляющим голосом сказал больной, – она была моей невестой. Она бросила меня, потому что я разбит этой проклятой болезнью. Я кузнец. Взгляните на мои руки. На мое тело. Грыжа сделала из меня калеку, над которым она теперь смеется. Профессор, Вы единственный…»

Бассини подошел к его койке и провел рукой по его лбу. «Если она только из-за болезни смеется над тобой, мой друг, – сказал он, – из нее будет плохая невеста – ты найдешь себе куда лучше». Великан затих. Бассини перевел глаза на меня, а затем несколько секунд смотрел в пол. «Темперамент – это еще одна сильная сторона всех итальянцев».

Затем он поднял голову. «Перед вами трое моих пациентов», – продолжил он. Он отбросил одеяло с койки молодого кузнеца. «Это, как Вы слышали, Артуро Малатеста, кузнец из Падуи, девятнадцать лет, двусторонняя паховая грыжа средней величины, осложненная атрезией брюшной сетки».

С обеих сторон паха юноши находились заметные с первого взгляда выпуклости, скрывавшие грыжу. Бассини подошел к следующей койке. «Алоизи Марчиори, – сказал он, – поденщик из Бассано Венето, двадцать шесть лет, правосторонняя подвижная паховая грыжа». И, подойдя к самой дальней кровати кровати, Бассини огласил: «Эрнесто Кальцаваре, торговец из Падуи, также правосторонняя, подвижная паховая грыжа. Оба эти пациента будут прооперированы завтра. Малатеста – послезавтра».

Молодой кузнец еще раз попытался приподняться. «А почему не завтра? – простонал он. – Вы меня оставите, Вы меня наверняка оставите!»

Бассини бросил на кузнеца взгляд, заставивший его замолчать. «Мой друг, – сказал он, – некоторых от настоящего несчастья защищает несчастье кажущееся. Я прооперирую тебя тринадцатого июля. Это мой и твой счастливый день. Пьетро, – добавил он, – оповестите доктора Тансини и медсестер. Мы начнем подготовку».

Несколько минут спустя появилась маленькая, круглая, но проворная медсестра. Она внесла несколько ковшей теплой воды и поставила их рядом с кроватями Кальцаваре и Марчиори. Санитар Пьетро принес кувшины с антисептическим раствором, а также большие прорезиненные и полотняные простыни. Последним вошел доктор Тансини, молодой врач, которого Бассини представил нам как его ученика и ассистента.

Обоих больных раздели донага и уложили на прорезиненные простыни. Затем Пьетро и сестра вымыли больных от шеи до колен мыльным раствором. Бассини и Тансини стояли в стороне и пристально наблюдали за происходящим. Когда с мытьем было покончено, Пьетро заточил нож и выбрил сначала тело одного, а затем другого пациента – от шеи и подмышек до колен. Бритье паховой области в обоих случаях длилось около получаса. Но молча ожидавший Бассини настаивал, что в паху не должно остаться и следа от волос. Больные стонали, особенно когда прикасались к грыжевой опухоли. Но Бассини был молчалив и строг.

Когда все процедуры остались позади, Тансини взял кувшин с антисептическим раствором. Он облил им больных, также от шеи до колен, растер раствор губкой и еще раз полил паховую область. Больные вскрикивали, когда жидкость попадала на больные и выбритые места. Затем Пьетро и сестра пропитали раствором большие полотенца, обложили ими пациентов и сверху плотно обернули прорезиненными простынями, чтобы ночью они не могли освободиться от них. Из «кокона» выглядывали лишь их лица и голени.

Бассини попросил сестру вернуться на дежурство.

Затем он повернулся ко мне и Гальману и проговорил: «Сейчас здесь происходило то, что происходит обычно». Он вышел за дверь и закрыл ее за собой. «Не пожелаете ли вы проследовать со мной в подвал? На одном из трупов я могу продемонстрировать вам методику, согласно которой я буду завтра оперировать».