Полторы сотни солдат да тридцать с лишним телег и фур переправлялись более часа. Все это время Новицкий и Атарщиков стояли с казачьим пикетом на возвышенности, откуда хорошо видна была наезженная уже колея, уходившая от солнца к далекой и невидимой пока еще реке Сунжа. Пятеро казаков стояли верхами, оглядывая широкую равнину, лежавшую в междуречье, пятеро, давая отдых коням, сидели у костерка, запаленного Семеном. На воткнутой в землю палке висел над огнем небольшой медный чайничек. Казаки прихлебывали из кружек густой черный напиток. Сергей же от столь крепкого чая отказался, сославшись на слабое сердце.

— Да, Александрыч, против природы ты не пойдешь. Говорит тебе она на ухо — не надо, стало быть, слушайся. Но в седле, вижу, держишься лучше других офицеров. И пистолеты в кобурах у тебя завсегда в справности. Может, тебе еще и шашку набросить?

Сергей рассмеялся:

— Что ты, Семен! Шашка на штатском? Вороны от смеха сдохнут.

— Ворона птица умная, она разберется. Но ты прав — неумелому человеку шашка одна помеха. Хотя другой бы на твоем месте затянулся в черкеску, табачину свою по газырям рассовал и ходил бы грудью вперед. Воевал?

— Приходилось, — уклончиво ответил Сергей, но, увидев, с каким вниманием слушают его и Атарщиков, и молодые казаки, решил немного и приоткрыться: — Ранили, когда с Бонапартом дрался, оттого и пришлось в отставку подать. А до этого три года за Черным морем турок гонял.

— Так уж гонял? — усомнился Семен.

— По правде говоря, где мы их, где они нас. Но в конечном счете одолели мы их.

— Правильно, так оно быть и должно. Если правильно посмотреть, так, сколько ни дерись, а верх непременно наш будет. Хорошо турок воюет?

— Хорошо, — твердо ответил Новицкий. — Конница у них славная. Куда лучше нашей. Только порядком и строем брали.

— Неужто казацкой лучше? — усомнился один молодой, с виду совсем еще мальчик; он полулежал на земле, опираясь на локоть, и слушал беседу Семена и Новицкого с особенным вниманием: рот держал полураскрытым, то и дело облизывая языком пухлые губы.

— Лучше, лучше, — засмеялся Атарщиков. — Таких коней ни у вас на Дону, ни у нас на Тереке еще и в заводе нет. Но я тебе, Сергей Александрович, так скажу: хороший наездник турка, но против черкеса или, скажем, чеченца ему делать нечего.

— Да так ли уж они хороши?

— Стороннему человеку даже представить себе невозможно. Посмотришь, к примеру, стало быть, на черкеса — грязный, оборванный, а шашка у него, а кинжал, а ружье, а конь! Ты еще, молодой, даже прицелиться не успеешь, а он уже голову тебе смахнул и исчез. Да ты его никогда не увидишь. Сколько железа на нем понавешано, а ничего не бренчит. Коня своего он выхаживает, как другой за сыном не последит. Конюшни у них темные, чтобы к ночи привыкали. А в джигитовке учит коня грудью толкать противника своего: чужой удар сбить, да к своему развернуть. И чеченец такой же. Разбоем живет, ничего другого не знает и знать не хочет. Но молодец! — Атарщиков восхищенно покачал головой, очевидно, своим воспоминаниям. — Такой молодец, что я тебе даже не объясню. Это самому надо увидеть.

— Умелый солдат?

— Он не солдат, Сергей Александрович, он воин! Солдат строй должен знать, чечен никогда его не узнает. Он всегда один. Даже когда их куча, каждый наособицу действует. Но как! — Рассказчик аж прищелкнул языком, да так громко, что его рыжая кобыла оглянулась встревоженно на хозяина. — Подползет, что ни одна травинка не шелохнется. Час будет лежать, два, четыре, ночь будет лежать, но дождется. И ужалит! И ускользнет!

— Говорят, что и ты с ними ходил.

Прежде чем ответить, Атарщиков подвинул в огонь длинный сухой отросток, перегоревший пополам и едва не разваливший кострище.

— Ходил. Отпираться не буду. Но только не на казаков. Своих трогать — грех. Большой грех. Ходили в Аварию, на грузинцев ходили, за Терек пробирались на калмыцкие стойбища. Да и на самих чеченцев тоже ходили.

— Ишь ты! — вскинулся молодой казак, — Ты же, дядя, сам сказал, что своих трогать — грех.

— Сказал, не отпираюсь. Грех взаправду. Но это нам грешно, а им — нет. Вот я тебе историю расскажу. Слышал от кунака. Давным-давно это было, в одном ауле, далеко, за горами. Один джигит украл у другого курицу. Это не против обычаев. Так ведется. Ну, а тот, у кого украли, Юсуф, решил вернуть долг и взял у вора барана. Хозяин барана и вор курицы Омар взял у Юсуфа двух баранов. А за это у него со двора увели корову. Тогда Омар забрал пару быков. А на следующее утро хватился своего жеребца. Коня здесь на Кавказе, я скажу, ценят дороже женщины. Омар обиделся, убил Юсуфа, прыгнул на своего жеребца и пропал совершенно.

— Да, за убийство быками с жеребцом не расплатишься, — усмехнулся Новицкий.

— Смотря кого ты убьешь, — возразил серьезно Семен. — Но эти были люди свободные, а потому родные Юсуфа тоже убили. Только не Омара, а его, скажем например, племяша. И тут пошло и поехало. Кунак мой, он в соседнем ауле живет, говорил, что те семьи до сих пор друг на друге крови ищут. Вот и считай — почти триста лет люди друг друга убивают. Из-за чего?! Из-за курицы!

— Вот же люди! — возмутился безусый казак. — Да разве же курица того стоит?! Ну украл, ну вошел в грех! Так сверни ему скулу, а после полведра чихиря умнете вдвоем, и снова все хорошо.

— Курица даже плевка не стоит, — согласился Атарщиков. — Но здесь честь человеческая, мужская. А на ней пятно только кровью оттереть можно. Тебе же, молодой, вот что скажу: не вздумай здесь человека ударить. Лучше сразу убей. Тогда у тебя одним врагом меньше будет… О! Зашевелились! Стало быть, обоз наш ползет. Переплыли православные речку. Сейчас двинемся дальше. Так пойдет, к вечеру будем в Грозной.

IV

Часа два после переправы они шли без помех, продвигались вперед осторожно, но уверенно. Крытые повозки вытянулись в длинную, прерывистую цепочку; в ее разрывах ехали так же неспешно верховые офицеры и чиновники. Егеря, разделившись на почти равные части, конвоировали обоз с обеих сторон. Казаки уходили то вперед, то вбок, выскакивали на взгорки, оглядывая лежащую вокруг степь. Равнина у самого Терека лежала плоско, но верст через десять начала изгибаться холмами и балками, так что даже неопытному Новицкому возможные засады поначалу виделись повсеместно:.

Впрочем, солнце светило и грело, колея, набитая уже сотнями проехавших раньше колес, хорошо виднелась даже среди высокой травы, казаки казались веселы, осмотрительны и бодры. Сергей успокоился и решил, что они так и будут спокойно катить вперед до самой крепости. Сам он по-прежнему держался рядом с Атарщиковым, слушая его рассказы, подзадоривая, когда казак почему-либо вдруг замолкал. Ради удовольствия слушать пришлось ему пожертвовать другим невинным развлечением — закурить. Семен табачного запаха не терпел и, случись Новицкому достать трубку или скрученную впрок папироску, тотчас бы отъехал далеко в сторону.

— Я тебе так скажу, Александрыч, горы людей разделяют. Как хорошо там, слов не найти. Но одному. Много — двоим. Лишнему человеку в тех краях места рядом с тобой не найдется.