Пока жена приглашает соседок, Умар на террасе качает детскую коляску с грудным младенцем. Сыну Умара исполнилось девятнадцать, когда отец разрешил ему жениться.

– Я почему решил женить его, – говорит Умар. – Если, не дай бог, убьют, хоть внуки останутся. У моего двоюродного брата сына убили, он был милиционер. Ночью из дома вызвали и в упор расстреляли. Молодой был, неженатый. Теперь брат мне все время говорит: хорошо тебе, у тебя хоть внуки останутся.

Я спрашиваю Умара, откуда такая обреченность. Во дворе появляется родственник Умара, 25-летний Ислам.

– Ислам недавно поздно вечером недалеко от своего дома с друзьями стоял, разговаривал, – рассказывает Умар. – Появился БТР, военные спрыгнули, окружили, потребовали документы. А какие документы, если ребята вышли на улицу поговорить. Их на землю повалили, руки связали. Увезли бы, да тут случайно мать Ислама из ворот выглянула. Это и спасло. Она крик подняла, народ сбежался, отбили ребят, можно сказать. Потом документы из дома вынесли, показали.

– Если бы не мать, нас бы увезли, – говорит Ислам. – Я не крикнул даже, а она почувствовала.

– По адату мужчина не может на помощь звать, – поясняет Умар. – Не положено. Или дерись, или умри. А женщины у нас боевые. Они все время начеку.

На пороге появляются соседки Умара. Женщины несколько настороженно проходят на террасу.

– Ася. Айза. Хамсат, – представляются они, рассаживаясь в стороне от стола.

Умар и Ислам уходят в дом – в Чечне женщина не может сидеть с мужчиной за одним столом. Мы начинаем разговаривать.

– Я голосовала за Алханова, – говорит Ася. – Он неплохой человек вроде бы. Он с Кадыровым был.

– Разве в Чечне любили Кадырова?

– Да, Кадырова мы не любили, – отвечает Ася. – Мы только после смерти его поняли, что это был за человек. Блокпосты убрал. Пенсии стал платить. Ветеранам, богом забытым, помогал. Школы открыл, дети учиться стали. Жизнь налаживаться начала. Сколько с военными этими воевал, чтобы зачистки прекратились, чтобы масок не было. У нас многие плакали, когда его убили.

– Нам все равно, кто будет, – говорит Айза. Она не ходила голосовать, потому что не верит, что ее голос что-то решит. – Лишь бы наших парней не преследовали. Вот несколько дней назад зачистка была. Они пришли, а я им чуть в глаза не вцепилась. Кричу: кого вы ищете? Террористов? А где вы были, когда на Минутке наших мальчиков-милиционеров расстреливали? 40 человек просто так, ни за что?! А где они были, я сама сказать могу. Они и стреляли в этих милиционеров. У нас тут все об этом говорят. Военные стреляют. А списывают на бандитов. Мне все равно, кто тут будет править. Пусть будет Алханов, он был с Кадыровым, он все это время в Чечне жил, а не в Москве. А главное – он чеченец. Пусть кто угодно будет, только наш, свой. Из Москвы нам никого не надо.

– Алханов знает обстановку, – говорит Хамсат. Она тоже не голосовала, боялась. – Он знает, как тут стреляют по ночам. Вот прошлую ночь истребители летали над городом. Он знает, что у нас дети все больные, нервные. Женщины все больные, руки трясутся, сердце болит. Всех пацанов, которые на наших глазах выросли, всех уничтожили. За 14 лет никто не спросил у нас: как мы живем тут? Что мы едим? От чего умираем? От нас всем только нефть нужна. Эти ваши генералы, Россия, Путин – все заодно. Над чеченцами издеваются сколько лет, сосут нефть отсюда и специально так делают, чтобы мира тут не было, а то нефть не получится воровать. Кадыров порядок начал наводить, в руки все взял, вот его и убили.

– Нас на сто лет назад отбросили, – нервно сжимая кулаки, говорит Ася. – Наши дети ничего не видели – ни кино, ни цирка, ни конфет, ни игрушек. В России тоже много преступников, но из чеченцев сделали преступниками всех. Я телевизор смотреть не могу, когда говорят о чеченских следах. Везде есть преступники. Но в России русскому за преступление дают 3 года, а чеченцу за это же преступление 15 лет дают. 19-летние парни, дети, в тюрьмах сидят, потому что в свободу поверили, жить захотели по-человечески. Если Алханов будет защищать этих ребят, мы будем его ценить.

– Неделю назад с сыном ездила в Нальчик, к врачу на консультацию, – говорит Хамсат. – Аллергия у сына сильная. Так нас на посту у въезда в Нальчик не пропустили. Сказали, что у них приказ министра Нургалиева чеченцев в город не пускать. Я вот вас спросить хочу. Нас никуда не пускают. В аэропортах детям в памперсы заглядывают. Женщин осматривают. А как арабы к нам в Чечню заходят? Почему мы не можем в соседние республики выехать, а ваххабиты из Афганистана к нам приходят? Кто позволяет им проходить? Это все Россия делает. Генералы ваши. Из Чечни сделали проклятое место.

– Многие из тех парней, кто был амнистирован, в горы ушли, – продолжает Ася. – Они уже не верят ничему. А чему верить, если я сама видела, как этих парней головами о ворота бьют. Деверю моему 60 лет, так его к воротам ставили, автомат к голове, пинком в спину. Подбегаешь туда, кричишь, а они в воздух стрелять начинают.

Я спрашиваю, виноват ли Масхадов в том, что происходит сегодня в Чечне.

– Масхадов просто был слабый, – говорит Хамсат. – Строже надо было быть.

– Он же был российский полковник, – возражает Ася. – Он был грамотный, образование в российской армии получил. Мы же его выбирали сами, честно, все голосовали за него. И вот вдруг сразу раз – и стал бандитом. А я вам скажу вот что. Ни Масхадова, ни Кадырова мы не виним. Виновата Госдума, правительство России, Кремль виноват. Мы сами друг с другом можем разобраться. У нас второй Афганистан сделали – в Афганистан тоже просто так вошли и уничтожили 14 тыс. мальчиков. А народ все равно не сдавался.

Женщины кивают, соглашаясь с Асей.

– Неужели вы думаете, что, если Масхадова или Басаева не станет, война закончится? – спрашивает Айза. – Дудаева убили – не закончилась. Хаттаба убили – не закончилась. Тогда только закончится, когда захочет Путин. Тут чеченцы ничего не решают. Чеченцы мира хотят.

– Но зачем же ваши парни уходят в горы?

– Им деваться некуда! – почти кричит Ася. – Они не к Масхадову идут, они отсюда бегут, потому что здесь их уничтожают! Вот сегодня все боялись на выборы идти, потому что говорили: теракт если будет, то военные его сделают. А все время в страхе нельзя жить. Вот молодые и не выдерживают. Их ведь воспитывали не бояться противника. Их ведь как горцев воспитывали!

– Мы в руинах живем, – уже тише говорит Хамсат. – В нас все время стреляют. Но у наших ребят есть сила, дух, воля. Россия давно бы сгнила от этой чумы, а мы живем.

– Пусть Путин остановит войну, – прерывает соседку Ася. – Пусть выведет войска. Чтобы мы сами могли выбрать своего президента. Сколько еще мы будем бояться жить? Идешь по городу и боишься, что сейчас под тобой что-нибудь взорвется. У нас все Аллаха просят: если суждено подорваться на мине, дай сразу умереть, а не калекой остаться. Калеку лечить надо, а денег ни у кого нет. В России пострадавшим от теракта платят 100 тыс. рублей. А у нас ничего не платят. Полсотни милиционеров расстреляли, и их семьи ничего не получат. На фугасах люди подрываются, и никаких компенсаций.