Принявший все пять условий свободен был от всяких других, каких бы то ни было, требований: у него не спрашивали ни вида, ни билета, ни ручательства. Как говорит о том Никита Корж: «того ни батьки, ни отцы не знали, тай прадиды не чували»[380]. Впрочем, предания и некоторые исторические свидетельства утверждают, будто бы поступавших в Сечь подвергали еще особого рода искусу, именно – испытывали степень находчивости и смелости. Кулиш в «Записках о Южной Руси» описывает это так: «Как сманят, бывало, запорожцы к себе в Сечь какого-нибудь парня из Гетманщины, то сперва пробуют, годится ли он в запорожцы. Прикажут ему, например, варить кашу: «Смотри же ты, вари так, чтоб не была и сыра, чтоб и не перекипела. А мы пойдем косить. Когда будет готова, так ты выходи на такой-то курган и зови нас; мы услышим и придем». Возьмут косы и пойдут как будто бы косить. А кой черт хочется им косить! Залезут в камыш и лежат. Вот парень сварит кашу, выходит на курган и начинает звать. Они и слышат, но не откликаются. Зовет он их, зовет, а потом в слезы: «Вот занесла меня нечистая сила к этим запорожцам! Лучше было бы сидеть дома при отце, при матери! О, бедная моя головушка! Кой черт занес меня к этим запорожцам!» А они лежат в траве, выслушают все это и говорят: «Нет, это не наш!» Потом воротятся в курень, дадут тому парню коня и денег на дорогу и скажут: «Ступай себе к нечистому! Нам таких не надо!» А который молодец удастся расторопный и сметливый, тот, взошедши на курган, крикнет два раза: «Эй, панове молодцы, идите каши есть!», и как не откликнутся, то он: «Ну, так черт с вами, когда молчите! Буду я и один есть кашу!» Да еще перед отходом приударит на кургане гопака: «Ой, тут мне погулять на просторе!» И, затянувши на всю степь казацкую песню, идет к куреню и давай уплетать кашу. Тогда запорожцы, лежа в траве, и говорят: «Это наш!» и, взявши косы, идут себе к куреню. А он: «Где вас черт носил, панове! Звал я вас, звал и охрип, да потом, чтобы не простыла каша, начал сам есть». Переглянутся между собою запорожцы и скажут ему: «Ну, чура, вставай! Полно тебе быть хлопцем: теперь ты равный нам казак». И принимают его в товарищество»[381]. Из исторических свидетелей Боплан и Шевалье утверждают, будто у казаков существовал обычай принимать в свои круги только того, кто проплывал[382] все пороги против течения Днепра[383]. Но это свидетельство кажется малоправдоподобным, с одной стороны, потому, что едва ли запорожцы, всегда нуждавшиеся в пришлых людях для увеличения своих сил, могли предъявлять им подобные требования; а с другой стороны, и потому, что проплыть все пороги, хотя бы даже в лодке, против течения реки, на расстоянии 65 верст, в большую полую воду, нет никакой возможности ни теперь, ни тем более в то время; плыть же в порогах против течения реки в малую воду, лавируя у самых берегов – нет никакого геройства, а только вопрос в нескольких неделях времени.

Были ли случаи непринятия казаками кого-либо в Сечь, за неимением точных данных, сказать нельзя; некоторое основание полагать это дает лишь одна из казацких дум, дошедших до нашего времени, где жена, проклиная своего мужа, ушедшего в Сечь, говорит:

Принятый в число запорожских казаков прежде всего записывался в один из 38 сечевых куреней, в тот или другой из них, смотря по собственному его выбору, и тут же при записи в курень переменял свою родовую фамилию на какое-нибудь новое прозвище, часто весьма метко характеризующее его с внешней или внутренней стороны; эта перемена фамилии делалась ввиду того, чтобы скрыть прошлое новопоступившего в Сечь. Часто на запрос русского и польского правительства, нет ли в Сечи какого-нибудь Иванова или Войновича, Запорожский Кош отвечал, что таких в Сечи нет, а есть Задерыхвист или Загубыколесо, поступившие в число казаков приблизительно в то время, о котором спрашивали московские или польские люди. Переменив имя и приписавшись к куреню, новичок затем приходил в самый курень, и тут куренной атаман, при собрании бывших на тот случай казаков, отводил ему место в три аршина длины и в два ширины и при этом говорил, шутливо играя словом: «Вот тоби и домовына![384] А як умрешь, то зробым ще короче»[385].

Поступив в Сечь, новичок, однако, делался настоящим казаком лишь тогда, когда выучивался казацкой регуле и уменью повиноваться кошевому атаману, старшине и всему товариществу. Для отношения казаков между собой брался в расчет не возраст, а время поступления их в Сечь: кто поступал раньше, тот имел преимущество перед вступившим позже, оттого последний называл первого «батьком», а первый последнего – «сынком», хотя бы батьку было 20, а сынку 40 лет[386].

Так составлялось войско запорожских низовых казаков. Взятое в целом составе, оно делилось на сечевых и зимовных казаков; первые собственно и составляли настоящий цвет казачества: это были люди безбрачные или, по крайней мере, порвавшие свои брачные узы; из них отличившиеся на войне или долго служившие в войске, очень сильные и хорошо сложенные люди, и притом главным образом природные украинцы, назывались «лицарством», или «товариществом»[387]; только товарищество имело право выбирать из своей среды старшину, получать денежное и хлебное жалованье, участвовать в дележе добычи, вершить все дела войска; оно жило в Сечи, по куреням, разделялось на «старшее и меньшее» товарищество[388] и составляло в собственном смысле войско, или рыцарство. От этого рыцарства, или товарищества, резко отличалось сословие семейных казаков; семейные казаки также допускались в Запорожье, но они не смели жить в Сечи, а лишь вдали от нее, в запорожских степях по слободам, зимовникам и бурдюгам, где занимались хлебопашеством, скотоводством, торговлей, ремеслами и промыслами и назывались не «лыцарями» и «товарищами», а подданными, или посполитыми сечевых казаков, «зимовчаками», «сиднями», «гниздюками». Но все вместе взятые, сечевики и зимовчаки составляли одно войско, именовавшее себя официально «славным низовым запорожским войском и товариществом», или пространнее, как говорится в «Актах Южной и Западной России»: «Войско днепровое, кошевое, верховое, низовое и все будучее на полях, на лугах, на полянках и на всех урочищах морских, днепровых и полевых»[389].