Собираясь, Ричард надел поверх кольчужного капюшона свой украшенный зубцами короны шлем. Итак, Хеврон. О нем говорил отшельник Маврикий, и Львиное Сердце не сомневался, что эта его вылазка будет успешной и решит многие проблемы. Но до Хеврона им предстояло преодолеть немалое расстояние по пустынной местности, контролируемой врагами. Пыльная, петляющая среди холмов дорога уходила вдаль. Ричард пришпорил своего белого Фейвела — этот трофейный конь бывшего кипрского императора всегда приносил ему удачу.

Упомянутый караван и впрямь оказался огромным — тысячи людей, тысячи груженых верблюдов и вьючных мулов, многочисленная конница, стада овец. И хотя в караване было немало воинов, Ричард с крестоносцами обрушились на него столь стремительно и внезапно, что все они предпочли спасаться бегством вскачь, а те караванщики, которые остались, тут же падали на колени, взывая к милосердию.

Да, эта победа оказалась легкой для воинственного короля, и он даже испытал нечто похожее на разочарование. Правда, вскоре он приободрился, узнав, какие богатства попали ему в руки. Золото, серебро, драгоценные камни, богатые ткани, дорогая посуда, немало прекрасного оружия, доспехи, пряности в неисчислимых количествах! А еще тысячи верблюдов и прекрасных скакунов, мулы, ослы, овцы. Был даже слон, который очень поразил крестоносцев, но поскольку они его побаивались и не ведали, что с ним делать, то без сожаления отдали его как часть добычи поведавшим им о караване бедуинам — Ричард не мелочился, когда хотел проявить благодарность.

И все же и в свой лагерь крестоносцы привезли достаточно. Ричард приказал поровну поделить столь великую добычу, чтобы равные ее доли достались как тем, кто принял участие в нападении на караван, так и тем, кто оставался охранять лагерь. И опять он был восхваляем в стане воинов Креста, они даже пели песни в его честь и говорили, что никому в этой стране так не везет с добычей, как храброму английскому Льву.

Оставленные на дороге торговцы из каравана пешком добирались до Святого Града и рассказывали поистине ужасные вещи: о неисчислимых полчищах крестоносцев, напавших на них так стремительно и внезапно, что они не успели даже опомниться; о том, что только милость Аллаха спасла их от резни, — кафиры так алчно радовались своему негаданному богатству, что просто не стали забирать их в плен, чтобы продать на рынках рабов. Когда кто-то заметил, что у христиан не принято торговать людьми, уцелевшие все равно уверяли, что только чудо спасло их от плена и смерти, и добавляли, что это Саладин виноват, оставив их на произвол судьбы. Султану даже пришлось приказать казнить парочку рьяных возмутителей спокойствия, а тех, кто требовал возместить убытки, отправил работать на стены — укреплять кладку перед штурмом кафиров, который теперь он ожидал со дня на день.

Но штурма не последовало.

Случилось то, что и следовало ожидать. Прибывшие в Святую землю с самыми благими целями крестоносцы неожиданно поняли, что они теперь стали очень богатыми. И у каждого возникли планы насчет того, как можно распорядиться этим богатством, как его применить. Стоило ли теперь сражаться, когда они могут погибнуть, так и не воспользовавшись тем добром, какое могли бы привезти домой? И, несмотря на то что в лагере царило приподнятое настроение, все меньше раздавалось разговоров о необходимости похода и штурма Иерусалима. Разве мало они сражались и страдали, чтобы теперь не воспользоваться той удачей, что выпала на их долю, говорили рядовые крестоносцы, примеряя богатые доспехи, разглядывая прошитые золотом тонкие ткани, упаковывая в походные сумы чеканные кувшины и кубки. Теперь у людей появились другие цели, другие планы, а не только желание пожертвовать собой ради Святого Града.

Бургундец Медведь вскоре понял, чем обернулась для воинства, казалось бы, столь успешная вылазка. Поэтому на очередной совет, созванный Ричардом, он явился мрачнее тучи. И когда король дал ему слово, он сказал:

— Вот уже несколько дней я хожу по лагерю, слушаю, о чем говорят люди и даже то, о чем помалкивают, когда рассматривают свое добро. Тебе, Плантагенет, удалось отвлечь наших воинов от той благой цели, какая так долго вела их на пути к Иерусалиму. И теперь золотой телец владеет их душами куда более, нежели мечта о спасении души и освобождении Гробницы Господней!

— Сдается мне, герцог, что ты и сам еще недавно не рвался идти на штурм Святого Града, — резко заметил на это Ричард.

Медведь уже открыл было рот, чтобы ответить, но поник головой, и его косматые волосы затенили глаза.

— Я сам не знаю теперь, что ждать от этого похода, — пробормотал он, отступая.

Де Бове стал говорить, что Ричард поспешил, отдав такие богатства простым ратникам. И сделал это наверняка предумышленно.

Ричард осклабился:

— Зато теперь нашим крестоносцам есть чем заняться, пока совет не решит, что время идти на Святой Град настало. Ну же, епископ, когда вы посоветуете начать наступление?

Но тот лишь сжал свои тонкие губы и отвернулся.

Барон Балиан Ибелинский, в свою очередь, сказал, что теперь у них достаточно средств, чтобы платить воинам, однако тоже заметил, что воинский пыл угас. И только Ричарду под силу вновь зажечь сердца людей и повести их на Иерусалим. Крестоносцы пойдут за ним, если он того пожелает.

Ричард молчал. Он вспомнил слова старца Маврикия: «Мне было откровение, что час, когда Иерусалим вернется в руки христиан, еще не настал». Пока что все, о чем говорил отшельник, сбывалось. Смеет ли он противиться воле Провидения и заставлять людей идти погибать, когда у них нет на это желания?

Ричард поднялся.

— Ранее я уже говорил, что, даже если мы возьмем Иерусалим, мы не сможем его удержать. Но также я предлагал план похода на Египет, который будет для нас более легким и который поразит Саладина в самое сердце. И я готов отдать все, что у меня есть, на нужды этого похода…

Он умолк, увидев, что Гуго Бургундский молча встал и вышел.

— Медведь не пойдет на Египет, — с усмешкой заметил де Бове. — Египет — это только твоя нелепая блажь, Ричард. Ее не поддержат. Забудь про Египет.

В тот день совет окончился ничем. А утром к Ричарду пришел встревоженный граф Лестер и сообщил, что Гуго Бургундский ушел, и с ним ушли все его люди, а де Бове еще и увел людей, какие ранее служили у маркиза Монферратского.

— Они ушли еще ночью, как трусы. Сперва уехали только главы похода, потом рыцари, а вслед за ними стали уходить целые отряды. Ушли, никого не оповестив. А теперь и другие поговаривают об отступлении. Не все конечно. Пулены Ибелина и наши войска верны тебе, Ричард, однако…

Он не договорил, но Ричард слышал, какой гнев и отчаяние звучат в голосе Лестера.

Король вздохнул — и тяжело, и с невольным облегчением.

— Значит, такова воля Господня. Мы отступаем от Иерусалима.

Он знал, что именно его обвинят в срыве похода. Знал, какой удар это нанесет по его чести, по его гордому имени. Он уходит опозоренный. Но он сделал все, что мог. Пусть иные попытаются там, где не справился сам Ричард Львиное Сердце.