Рыжий уже ушел менять свои посты, а я все стоял, терпеливо ожидая, пока пятеро дембелей, вверенных моему командованию, соизволят спокойно докурить. Так мы и стояли друг напротив друга: я и дембеля. Разводящий старого караула был черпак и тоже не решался беспокоить и торопить старший призыв. Наконец, один дембель по фамилии Дайнека не выдержал и, выплюнув окурок, спросил меня:

— Ну и хрена ли ты на нас вытаращился? Командуй, младший сержант.

— Автоматы на стеллаж! — опомнился я.

Дембеля привычными движениями положили свои автоматы на стеллаж для заряжания. В стеллаже были проделаны специальные гнезда, в которые удобно вставлялся автомат, но на мой взгляд, магазин пристегнуть можно и на весу. И даже еще удобней и быстрей.

— Присоединить магазины. Поставить на предохранитель. Примкнуть штык-ножи.

Мои команды звучали для дембелей как привычное, давно надоевшее, но необходимое заклинание перед заступлением на пост. За два года они слышали и выполняли эти команды сотни раз, выполняли их выверенными привычными движениями и знали каждое мое следующее слово наизусть. Я еще не успел подать команду «оружие к осмотру», как дембеля уже сделали два шага назад, чтобы я мог убедиться в том, что магазины присоединены, автоматы поставлены на предохранитель и к ним примкнуты штык-ножи.

— В колонну по одному — становись! Во время несения службы патрон в патронник не досылать. За мной шагом — марш!

Ну, не так уж это и страшно — командовать дембелями. Я пристроился в затылок к старому разводящему, а пятеро дембелей не в ногу потопали за мной на посты. В этот момент я ощущал себя высоким, красивым и сильным. Примерно таким же как тот образцово-дисциплинированный воин, которого рисуют на миллионах плакатов. Ну или примерно таким. Разве, что взгляд у меня не такой мужественный как у него и подбородок не такой волевой. Да что там — это и не подбородок вовсе! Ни волоска на нем, не щетинки, а если присмотреться, то он вообще какой-то детский. Зато я отдавал команды самим дембелям, а они эти команды послушно выполняли! Вот и сейчас идут за мной каждый на свой пост. Значит, есть во мне командирская жилка и подбородок тут совсем не причем.

Детский он или не детский.

Опять по юности моей мне не хватило ума просчитать несложные вещи. Сержанты в Афгане увольнялись в запас в мае и в ноябре, а рядовые — в августе и феврале. По календарю сейчас был ноябрь года от Рождества Христова 1985-го. Заступившие в караул дембеля никак не могли быть рядовыми уже потому, что ожидали своей партии в Союз. Рядовые были вместе с полком на операции, чтобы быстрее убить время, а не шляться бесцельно по полку от палатки к палатке. А те дембеля, которые шли сейчас за мной были самые настоящие сержанты и старшины, споровшие свои лычки и сами погоны, чтоб те не мешали им выставлять себя как гражданских людей. И каждый из них понимал, что легче и проще четыре раз за сутки выйти на пост и ни за что при этом не отвечать, кроме вверенного под охрану и оборону поста, чем двенадцать раз за эти же сутки обходить пять постов, наматывая километры. За два года они уже ходили и разводящими, и помначкарами и поняли, что лучше всего в караул идти рядовым часовым.

А младший сержант Сёмин пускай покрасуется в разводящих. Он еще гордится своими лычками. Он еще не наигрался в командира. Пусть резвится, желторотый. Такого даже бить жалко. Да и не дембельское это дело — духов воспитывать. На это черпаки и деды есть. Вот вернутся с операции…

Саня Барабаш заступил помначкара только потому, что был он старший сержант по званию и дед по сроку службы. Он, может и рад бы был, только кто ж его часовым на пост поставит? Дождись сначала приказа министра обороны, а потом уж и лычки срывай.

Минут за пятьдесят мы поменяли мои посты и вернулись в караулку. Старый караул — ждали только нас — собравшись в полном составе, отбыл в столовую. У него впереди был тихий вечер, спокойная ночь и безоблачное утро. А завтра вечером, меньше, чем через сутки, эти же пацаны придут нас менять из караула. И так будет до тех пор, пока полк не вернется с операции.

Стемнело. Времени до следующей смены у меня оставалось почти час и я подсел к Рыжему в курилку. Рыжий сидел, привалясь спиной к одному из столбиков, поддерживающих навес над местом для курения и беспечно качал ногой. На соседней лавке сидел какой-то парень в перепачканной не то маслом, не то солидолом хэбэшке. Восемь дембелей свободной смены гуськом проследовали мимо нас на «вечерний сеанс» в кино. Их никто не удерживал. Попробуй, удержи! А на пост они явятся точно и в срок.

Посмотрев киноленту про любовь.

— Ну, как? Развел? — спросил Рыжий.

— Развел.

— Нехилые круги тебе придется нарезать.

— Да, фигня, Вован. Одиннадцать кругов осталось.

К нам подошел Мирон, присел рядом.

— Слышь, Сэмэн, — обратился он ко мне, — ты так запаришься целую ночь бегать.

— А что делать? — не понял я.

— Иди к дежурному по шестой роте. Скажешь, что от меня. Пусть выдаст тебе из оружейки штук восемь осветительных ракет. Только смотри, не перепутай и дежурному скажи, пусть даст не «тридцатку», а «полтинник». Понял?

— Понял, — кивнул я и повторил, — пусть дежурный даст мне из оружейки восемь штук осветительных полтинников.

— Молодец, — похвалил Мирон, — Ступай, а то тебе скоро новую смену разводить.

— А ты, урод, — это Мирон высказывал уже пацану в промасленном хэбэ, — чтоб через час машину сделал.

— Дык, Витек… — начал было оправдываться он.

— Хрена ли ты здесь сидишь, урод?! Я что? Пешком, что ли, должен до поста добираться?! Если машины не будет — глаз высосу.

Минут через двадцать я вернулся в курилку. С собой я принес две парусиновых сумки цвета хаки с длинными лямками, чтобы их можно было носить через плечо. Каждая сумка было прошита нитками на три ячейки. В каждой ячейке лежал длинный цилиндр осветительной ракеты. Мирон так и не уходил из курилки. Они все это время беседовали с Рыжим на какую-то веселую тему, потому, что еще издалека было видно, как они ржали.

— Принес? — поднял на меня взгляд Мирон, — брось их сюда. А почему только шесть?

— Дежурный сказал — последние.

— Ладно, хрен с ними. И этих хватит. Иди, ужинай и скоро тебе смену вести. Тебе там в тарелке оставили. И банку консервов. Жиляева спроси: где хлеб — он даст. И ты иди, поешь, — это уже относилось к Рыжему.

Мы с Рыжим прошли в комнату бодрствующей смены. Там никого не было, только на длинном столе стояли две тарелки с перловкой, две банки толстолобика в томате и две кружки чая: на вкус — с сахаром и бромом, чтоб бабы не часто снились. Все дембеля собрались в смежной комнате отдыхающей смены, расположились на топчанах и травили байки. Из-за приоткрытой двери то и дело слышалось такое громкое ржание, что ему могли бы позавидовать боевые драгунские кони. А чего им не ржать, дембелям-то? Они свое под пулями отползали. Им скоро домой. У них вся жизнь впереди. А сколько нам с Рыжим той жизни отмеряно — никто не знает: ни Бог и не Аллах. А мне тем более веселиться нечего: мне еще почти сутки бродить между пяти постов.