Ее лицо смягчилось. Увидев, как я мучаюсь, она положила руки мне на плечи и тихо произнесла:

— Тристан. Вы не представляете, что для меня значит разговор с человеком, который так уважал моего брата. Здешние жители, — она кивком показала в обе стороны улицы, — они вообще о нем не говорят. Они его стыдятся. Если вы встретитесь с моими родителями, им это просто колоссально поможет. Если только они узнают, как хорошо вы относились к Уиллу.

— Прошу вас, не заставляйте меня, — взмолился я. В душе поднималась паника — я понял, что из этой ситуации нет другого выхода, кроме бегства. — Я даже не найду, что им сказать.

— Тогда ничего не говорите. Вам вообще не обязательно говорить об Уилле, если это так тяжело. Но позвольте им увидеть вас, напоить вас чаем, ощутить, что рядом сидит человек, который был другом их сына. Они ведь тоже умерли там, вы понимаете, Тристан? Их поставили к стенке вместе с ним. Подумайте о своей семье, о ваших отце и матери. Если бы, боже сохрани, с вами что-нибудь случилось, — конечно, они нуждались бы в утешении. Они любят вас не меньше, чем мои родители — Уилла. Ну пожалуйста, совсем ненадолго. Хоть на полчаса. Ну пожалуйста.

Я посмотрел вдоль улицы и понял, что выхода нет. «Давай, — подумал я. — Будь сильным. Перетерпи. Потом сразу уедешь домой. И она так и не узнает всей правды о его смерти».

У меня кружилась голова от ее слов о моих родителях. А что, если бы я в самом деле погиб? Стали бы они переживать? Судя по тому, как мы расстались, — скорее всего, нет. Все, что произошло между Питером и мной… моя дурацкая выходка… ошибка, стоившая мне семьи и дома. Как там выразился отец, выпроваживая меня навсегда? «Для всех для нас будет лучше, если немцы пристрелят тебя на месте».

* * *

Мы с Питером дружили с пеленок. Мы были неразлучной парочкой до того дня, когда в соседний с нами дом, через две двери от дома Питера, въехала семья Картеров. В день приезда они, казалось, пол-улицы загромоздили свернутыми коврами и мебелью.

— Привет, ребята, — сказал мистер Картер, автомеханик. Он был жирный, из ушей и из-за ворота слишком тесной рубашки торчали пучки волос. Он сунул в рот недоеденные полбутерброда и принялся наблюдать, как мы пинаем мяч. — Пасуй! — заорал он, игнорируя раздраженные вздохи своей жены. — Пасуй сюда, ребята! Сюда пасуй!

Питер на секунду остановился, оглядел мистера Картера, а затем аккуратно поддал мяч носком ботинка, так что тот взлетел в воздух и с завидной точностью приземлился ему в руки.

— Ради бога, Джек! — раздраженно одернула его миссис Картер.

Он пожал плечами и подошел к жене — такой же расплывшейся, как он. И тут мы узрели Сильвию. Удивительно было думать, что ее произвела на свет эта парочка.

— Она приемная, зуб даю, — шепнул мне на ухо Питер. — Не может быть, что ихняя.

Я не успел ответить — моя мать спустилась по лестнице из нашей квартиры над лавкой. Мать была в лучшем воскресном наряде — должно быть, знала, что сегодня въезжают новые соседи, и выжидала момент — и завела разговор, частью чтобы приветствовать их на нашей улице, частью чтобы выведать их подноготную. Они начали выяснять, для какой из семей большая честь жить рядом с другой, а Сильвия тем временем разглядывала нас с Питером, словно невиданных зверей, каких там, где она прежде жила, не водилось.

— Вижу, недостатка в мясе у меня не будет, — миссис Картер поглядела на нашу витрину, где висела на стальных крюках, зацепленных за шею, парочка кроликов. — Вы всегда их вот так выставляете?

— «Вот так» — это как? — растерялась моя мать.

— На всеобщее обозрение.

Мать нахмурилась, не понимая, как еще мясник может выставлять свой товар, но промолчала.

— Если честно, я лично предпочитаю рыбу, — заявила миссис Картер.

Мне наскучила их беседа, и я потянул Питера обратно в игру, но он вырвался и помотал головой, поддал мяч коленом на весу раз десять, а потом снова уронил. Сильвия молча наблюдала. Потом, словно забыв о нем, поглядела на меня, чуть приподняла уголки губ — намек на улыбку, — но тут же отвернулась и скрылась за парадной дверью, отправившись исследовать свой новый дом.

По мне, на этом про нее можно было забыть.

Но очень скоро она стала существенной частью нашей жизни. Питер явно влюбился в нее по уши, и мне стало очевидно: если я попытаюсь изгнать ее из нашего общества, кончится тем, что меня самого изгонят, а об этом я даже думать боялся.

Но вскоре случилось нечто странное. То ли из-за явного неравнодушия Питера к Сильвии, то ли из-за моего очевидного равнодушия к ней она перенесла свое внимание на меня.

— А Питера не позовем? — спрашивал я, когда Сильвия появлялась на пороге, фонтанируя идеями — куда пойти и как развлечься. Она в ответ мотала головой:

— В другой раз. Он такой нудный, он только все испортит.

Меня страшно бесило, когда она так обижала моего друга. Я бы заступился за него, но, наверное, мне было лестно ее внимание. Она привлекала меня своей необычностью — ведь она выросла где-то в другом месте, не в Чизике, а ее тетя вообще жила в Париже! Кроме того, Сильвия, несомненно, была красива. Все мальчишки хотели с ней дружить; Питер жаждал завоевать ее благосклонность. И все же она решила даровать эту благосклонность мне. Что и говорить, я был польщен.

Питер не мог этого не заметить. Он сходил с ума от ревности, а я терзался, не зная, как поступить. Я понимал: чем дольше я поощряю внимание Сильвии, тем меньше вероятность, что она бросит меня и вернется к моему другу.

Близился мой шестнадцатый день рождения, и я страдал все сильнее. У меня в голове прояснилось — я уже понимал, что именно чувствую к Питеру, и чувства жгли меня еще сильней оттого, что я никак не мог высказать их или воплотить в жизнь. Я лежал в темноте, сжавшись в комок на кровати и то подхлестывая самые отвратительные фантазии, чтобы скрасить ночные часы, то честно пытаясь отринуть их, боясь того, что они означают. Пришло лето, и мы с Питером все чаще совершали вылазки на Темзу, на острова ниже Кью-Бридж. Я все время затевал ролевые игры, стараясь, чтобы они вели к физическому контакту, но всегда в самый напряженный момент трусил и отыгрывал назад, страшась разоблачения.

Так я и позволил Сильвии поцеловать меня под каштаном, старательно внушая себе, что этот поцелуй для меня желанен.

— Тебе понравилось? — спросила она, отняв губы.

— Очень, — соврал я.

— Хочешь еще?

— Может, потом как-нибудь. А то вдруг увидят.

— Ну если и увидят, так что? Какая разница?

— Может, потом как-нибудь, — повторил я.

Я видел, что она совсем не такого ответа ждала и что мое непоколебимое равнодушие, полнейшая устойчивость к ее чарам разбили ее замыслы в пух и прах. Она лишь кивнула и встряхнула головой, словно раз и навсегда выкинула меня из мыслей.

— Тогда я домой, — сказала она и пошла через поле, одна, а я остался размышлять о своем позоре. Я сразу понял, что навсегда лишился ее благосклонности, но мне было все равно. «Иди-иди, — думал я. — Туда, откуда пришла. И тетку свою парижскую забери с собой. Главное, оставь нас наконец в покое».