Поразительно Германа перемкнуло, когда дело двинулось к сексу. Ему ведь нравилось делить меня с демоном — так нравилось, что свои колючки он снимал и переступал через стену между нами.

— Проклятье! — раздалось уже ближе. — Что тут произошло, пока я отсутствовал?

— Мы по тебе соскучились, — сказала я и, повернувшись в руках Германа, прижалась поясницей к его стояку. Охотник накрыл мои груди ладонями.

Рен, уже в теле Влада, морщился, словно от головной боли.

— Это мне, несомненно, безумно приятно. Но я про него, — и тыкнул в висок пальцем. — Память о сегодняшнем дне будто кто-то языком слизал!

— Наглотался какой-то гадости. Есть препараты, их обычно используют для изнасилования, которые отшибают недавние воспоминания.

— Умно, ничего не скажешь. Собрался скрыть свои сегодняшние грязные делишки, бандит? Поверь, мне хватит и того, что я уже подсмотрел из прошлого, чтобы наказать тебя, если понадобится.

— Может, у него стресс? — осторожно вставила слово я. — Он вчера понял, что мы втроем…

— Милая Лика… — Рен подошел вплотную и прижал палец к моим губам. — Твой бывший жених попробовал в жизни такие извращения, что психику мы ему точно не сломаем. Небось, сидит и мысленно дрочит. Я раньше видел в его воспоминаниях, как он ходил по закрытым клубам и…

Герман прижался ближе и зашептал на ухо:

— А ты хотела бы, чтобы к нам присоединился еще кто-то? Есть такие клубы, где можно вполне безопасно попробовать и с четырьмя парнями…

Проверял меня? Хотелось его укусить хорошенько или придавить что-нибудь чувствительное. Как он не понимал? Только я открыла рот, чтобы ответить отказом, как Рен жестко заявил:

— Никаких клубов, ищейка! Кроме тебя, я никого рядом с Ликой терпеть не буду!

— Мне никто, кроме вас, не нужен. — Я потянулась к Рену, впиваясь пальцами в руки Германа на своей груди. Не отпущу. Демон накрыл мои губы своими, унося меня на облака. Сначала пушисто-нежные, сладко-ласковые, а затем на грозовые, стреляющие молниями, что пронизывали мое тело жгучим током. Его страсть накалилась диким желанием, его руки сжимали мои ребра, талию, пока Герман массировал грудь, задевая пальцами твердые соски.

— Что ты хочешь? — тихо спросила я, на сантиметр отстраняясь от губ Рена.

— Тебя.

Я улыбнулась.

— Я про желания.

Герман вдруг убрал руки и отстранился. По спине пробежал холодок.

— В чем дело? — обратился к нему Рен.

— Наверно, с меня довольно. Развлекайтесь без меня.

Его слова обрушились на меня градом камней. Лупили оглушающе больно.

— Герман, проклятьем тебя тресни! — взревел Рен, догнал его у двери и принялся тащить обратно. — Что с тобой творится?

Он вывернул руку из захвата. Его лицо раскраснелось, вены вздулись.

— Меня тошнит от химии между вами! Со мной острее, ты говорил? Я не хочу быть дополнением.

— Ты сам Лику отталкиваешь! С какой стати она должна воспылать к тебе любовью?

У меня нехорошее предчувствие — эта ссора может очень плохо закончиться.

— Ты проигрываешь мне по всем фронтам, ищейка, — изрек Рен. — И сегодня Лика будет исполнять только мои желания. К твоему несчастью, тебя они тоже касаются.

— Да пошел ты… — Герман толкнул его в грудь и, видимо, собрался уйти, но демон набросился на него с кулаками.

Я закрыла глаза и медленно выдохнула. Лишь слышать потасовку не так больно, как видеть. Но едва все затихло, я не сдержалась и приподняла веки — Рен сидел на полу у кухонного стола и крепко держал руки Германа у него за спиной, так что тот не мог освободиться, только с напряженным лицом дергался и тяжело дышал.

— Отпусти его… — попросила я. Ничего хорошего не получится, если заставлять его остаться, когда он хочет уйти. Пусть и мне от этого невыносимо горько. Я не знала, что ему сказать, что сделать. Почему он говорил, что стал дополнением? Как я дала ему себя так почувствовать?

— Нет, нет, Лика… — Рен перевернул Германа, усадил его спиной к себе между широко разведенных ног, продолжая крепко держать его руки. — Пора с ним разобраться. Герман, ты забыл, что поклялся меня мечом покарать? Кто будет от меня защищать Лику? Так что свалить я тебе не дам хотя бы по этой причине. Другая причина — Лика к тебе неравнодушна. Ты сам к ней неравнодушен, но творишь какую-то чушь. Зачем? Еще недавно ты упрекал меня тем, что я к ней плохо отношусь. Погляди на себя. Зачем ты так с ней?

Охотник склонил голову, молчал, лица почти не видно, черные волосы падали на лоб, тень скрадывала взгляд. Хотелось заглянуть ему в глаза, прочесть там хоть что-то, неважно что, лишь бы правду. И я подошла к ним, села на ковер и протянула руки к лицу Германа — он откинул голову назад, едва не треснув демона по подбородку.

Черные глаза горели шальным огнем. В котором темнела обреченность. Жутко от его взгляда. Он прошивал насквозь и выворачивал наизнанку.

— Это из-за того, что кто-то может узнать? — продолжал Рен. — Да, у вас не приняты в культуре тройственные союзы. Но кто узнает? Будем скрываться…

— Демон, дело не в этом, — устало ответил Герман. — Я хотел сблизиться с тобой через Анжелику, чтобы понять, как тебя уничтожить. Теперь у меня даже меч есть, который тебя может ранить. Ты сам его мне дал. Повезло так, что я даже не рассчитывал!

Глаза Рена расширились. Он одной рукой сжал охотнику шею, точно пробуя, как быстро удастся ее скрутить. От страха мне под ребра будто стрелы впились.

— Рен…

— Но я, мать твою, не могу! — раздраженно воскликнул Герман, словно даже не замечая смертельной хватки на горле. — Не могу подойти из-за спины и всадить в тебя меч. Что-то останавливает. Я просто ненавижу себя, ненавижу вас за то, что у меня все нахрен планы полетели. Я был лучшим хладнокровным киллером. Мне никогда не мешали эмоции и чувства выполнять то, что нужно. Все началось с тебя, Мари.

Это имя, его пронзительный взгляд — и мое сердце заполошно заметалось, обливаясь кровью.

— Я не должен был к тебе прикасаться. Почему к тебе так тянуло, а? Ты, конечно, не помнишь, когда я в первый раз сорвался… Разметал твои записи, бросился на тебя, а ты будто только этого и ждала! Я порвал твою одежду, чуть не задушил и оставил кучу синяков, так сдурел оттого, что наконец-то добрался руками до твоего голого тела. Ты меня с трудом остановила, воззвала к здравому рассудку, что тебе нельзя… Ты очень хотела, предлагала пока просто удовлетворить руками друг друга, но я уже опомнился. И на следующий день начал переписывать тебе воспоминания…

Я не помнила, но внутри что-то бурно отзывалось на его слова — диким волнением, тягучей грустью.

— Потом ты, исчадье ада. Тебя я ненавижу сильнее всего. Ты делал с Мари то, на что я не мог смотреть спокойно. Я верил, что до конца задания буду сохранять хладнокровие, ни во что не вмешиваться. Но ты, сукин сын, знаешь какие-то мои тайные желания, о которых я никогда не подозревал.