– Чем же вы там занимаетесь? За что вам только деньги платят? – заворчала Амалия Бенедиктовна. – Дома Феликс. Он у себя в комнате, сейчас позову.

Кожевский появился в коридоре в трикотажных домашних штанах и шлепанцах на босу ногу. По его заспанному лицу было понятно, что его разбудили.

– Собирайтесь, Феликс Михайлович. Вам надо проехать с нами.

Настроение у Кожевского было препоганейшим. Сначала все складывалось просто превосходно: Эмма выказала ему свою благосклонность, в перспективе замаячило место в ее фирме и все сопутствующие этому обстоятельству блага. Потом его жизнь вдруг пошла кувырком: убийство Эммы, хождения по допросам, несчастье с Викой… Вчера, чтобы заглушить душевную боль, он напился до зеленых чертей и рухнул спать. Проснулся, и вот вам пожалуйста – в доме милиция! Накатившая черная полоса никак не желала отступать – его, как преступника, везут куда-то на милицейской машине. Спасибо, хоть не в наручниках.

Голова гудела, сообщая владельцу о наступившем похмельном синдроме. Феликс сидел в уже знакомом ему кабинете за столом того же самого капитана, с которым он разговаривал в прошлый раз.

– Рыжиков, Гамильтон, Грановская… Не многовато ли вокруг вас трупов, господин хороший? – просверлил его взглядом Шубин.

– Я не знаю никакого Рыжикова.

– Это мы уже слышали.

– Я правда не знаю! О Вике мне сообщила ее мама, Раиса Александровна. Она позвонила и сказала, что Вику сбила машина. Это так чудовищно! Ей всего двадцать семь лет было. Хоть мы и расстались, но она все равно оставалась для меня дорогим человеком.

– Грановская подтвердила ваше алиби – и погибла. Очень вовремя ее сбила машина, вы не находите?

– Не убивал я Эмму! – в сердцах закричал Феликс. – Признаюсь, я попросил Вику сказать, что в тот день, когда убили Эмму, я был с ней дома. Мы с Эммой договорились, что проведем выходные у нее на даче. Я заехал в супермаркет за продуктами и поехал в Ушково. Когда я вошел к ней в дом – увидел ее лежащей на банкетке. Рядом стояли чашки – ее и гостя. Я решил, что ей стало плохо, подошел ближе и понял, что она мертва. Она была еще теплой, то есть получалось, что она умерла перед самым моим приездом! Мне стало страшно. Я сел в машину и быстро уехал.

– Почему вы следователю ничего об этом не рассказали?

– Испугался. Решил, что на меня подумают.

– В Ушкове вы ничего подозрительного не обнаружили? Если Гамильтон убили перед вашим приездом, значит, преступник находился где-то поблизости. В поселке народу мало, там каждый человек на виду.

– Кажется, был там один… Я его заметил на обратном пути. Он шел по тропинке, направляясь к шоссе. Очень похож на родственника Марковны. Но я не уверен, что это он, потому что видел его только со спины и подумал, что узнал его по походке.

* * *

Ноющая тупая боль не давала покоя. Поборовшись какое-то время с собственной ленью, он заставил себя подняться с постели, чтобы принять таблетку. Одна, как он знал, не помогла бы, и он проглотил сразу две. Днем по радио предупреждали о магнитных бурях, которые могут неблагоприятно отразиться на самочувствии метеозависимых людей. Лучше бы он не слышал этого проклятого прогноза, тогда, может быть, башка не трещала бы так, а то он ведь заранее настроился на худшее. Еще и полнолуние, для полного абзаца – Левашов посмотрел в окно и увидел на темном небе белую, как сахар, полную луну. В полнолуние у него тоже всегда болела голова. После той аварии, в которую он угодил в шестилетнем возрасте, у него начались мигрени. Сначала они были редкими явлениями, но с годами участились и теперь мучили его практически постоянно. Врачи разводили руками и говорили, что мигрень лечению не поддается, но ослабить боли и сократить частоту их возникновения возможно. Для этого необходимо в первую очередь пройти тщательное обследование и сделать томографию головного мозга, после чего, в зависимости от результатов, ему назначили бы лечение. Врач сразу предупредил, что лечение будет долгим, с массой ограничений и побочными действиями, как то: сонливостью, рассеянным вниманием, невозможностью водить автомобиль и долго сидеть перед монитором компьютера. То есть как минимум год он не сможет работать. Не работая, он, конечно, с голоду не умрет. Андрей понимал, что здоровье – одно, и все такое, но оставить сейчас свой бизнес без присмотра он не мог. Вот потом, после реализации проекта и заключения пары важных сделок, пожалуй, можно будет на время отойти от дел… Имелся и еще один нюанс. Во время обследования может всплыть его психическое расстройство – диагноз, поставленный ему после аварии детским психиатром, никто не отменял.

Андрей лег в постель. Через двадцать минут таблетки должны подействовать, и головная боль пройдет. Но вот как заглушить другую, гораздо более сильную боль, от которой уже много лет мучилась его душа? От нее лекарства еще не нашли, и вряд ли когда-нибудь его придумают. В тот далекий солнечный день в начале октября раз и навсегда перевернулась вся его жизнь.

В городе падали листья. Золотые, красновато-зеленые, оранжевые – лес, в гуще которого находился тубдиспансер, был сказочно-прекрасным. Здесь росло множество кленов – целая аллея, и Андрей всю дорогу предвкушал, как они с братом будут по ней бегать, обсыпая друг друга листьями, а потом они и для мамы соберут букет – из самых красивых листьев. Но ничему этому не суждено было случиться – они не доехали десятка метров. Отец лежал на руле с разбитой головой, мама – на сиденье, с осколками стекла на окровавленном лице и груди. Какой-то мужчина вытащил его из покореженной машины, а потом приехала «Скорая» и увезла его в больницу.

Они с братом и приехавшей на похороны тетей Верой стояли на кладбище. Сережка робко положил сунутые ему кем-то хризантемы на свежую могилу родителей, Андрей положил букет из красных кленовых листьев. Эта картина накрепко врезалась в его память, как он ее ни гнал потом. Андрей очень хотел все это забыть, но не мог. Будь такое возможно, он оставил бы в своей памяти только то, что было до аварии – светлый, переливающийся цветными узорами радостный мир детства.

Андрей трепетно хранил в душе их игры в парке, семейные обеды, прогулки по городу и поездки на пляж. Они с отцом плескались в море, а мама сидела на берегу в своей широкополой шляпке и в апельсинового цвета купальнике. Мама не купалась, она заходила в воду только по колено, а когда подкатывали белые барашки волн и обрызгивали ее с головой, она смешно морщилась и торопилась вернуться на берег. Папа по очереди катал братьев на своих плечах и учил их плавать, а потом, во время перекуса, когда мама раскладывала на покрывале прихваченную из дома снедь, они с братом играли в саперов, раскапывая зарытые в песок руки друг друга.

Он любил вспоминать маленькую девочку с щербинкой между зубов. Катя – его первая любовь, самая чистая и настоящая. Она стояла на школьной линейке с бордовыми гвоздиками в руках и с огромным ранцем, придававшим ей крайне беззащитный вид. Когда ребята начали дарить цветы учителям, Андрей подошел к Кате и протянул ей свой букет. Они попали в разные классы: Андрей – в «А», Катя – в «Б», и поэтому виделись редко. На переменах они ходили, держась за руки, и за это их дразнили женихом и невестой.