Сначала ладонь. Потом предплечье. Плечо. Шею.

Я шептала, звала его, тянулась навстречу, не в силах открыть хорошенько глаза, чувствуя прикосновенья его горячих губ и блаженствовала от каждого. Умиротворенье и восторг укутывали с ног до головы словно мягкое, пушистое одеяло, счастье наполняло тело, звенело в каждой мышце, в каждой жилочке, и в голове сами собой рождались идеи и виденья их воплощения. И на вершине счастья я проваливалась в более глубокий сон без сновидений, а утром просыпалась полная идей и планов, энергии и радости.

А иногда я тянулась к нему, желая чего-то большего, более смелого, чего - и сама боялась себе признаться, звала, умоляла непослушными губами. Но тяжёлые веки не поднимались, а тело не слушалось, делая меня почти неподвижной.

А он целовал меня в губы и... исчезал.

От отчаяния хотелось расплакаться!

Кто он? Кто этот мужчина?

Почему мне снятся сны, от которых краснеют щёки, и даже поговорить об этом не с кем. Была бы мама...

А однажды...

А однажды, уже под конец вакаций, когда кухарка каждое утро чуть не силком затаскивала меня в кладовую обсудить, что из припасов собрать с собой на учёбу («Какая же вы худенькая, хозяйка! Одни только глаза и остались! Душечка, голодаешь, поди! Надоть окорок завернуть. Али два?»), а Степан всерьёз обсуждал вопрос о том, чтобы взять с собой свою наковальню («Хозяй, у меня хорошая, а в Академии что попало, никакой работы с их наковален нет!»), я проснулась с надеждой.

Умываясь, не чувствовала холодна ли вода, завтракая, не понимала вкуса еды, всё пыталась разгадать, откуда эта надежда?

И уже после завтрака, надевая старенький полушубок, чтобы бежать в кузню к Степану, всё никак не могла попасть рукой в рукав, размышляя о странных своих ощущениях и перебирая воспоминания сна. И вдруг вспомнила.

Вспомнила и села на топчан в прихожей, , в полутьме, с неудобно заведённой назад рукой, со сползающим полушубком.

Сегодня ночью он перебирал мои волосы, пропуская их сквозь пальцы, и тёрся о них носом и будто мурчал. Мурчал, как мурчал бы кот, которому чешут шейку. Только звук был ниже, тише и больше походил на мягкое сотрясение воздуха, на вибрацию. Еле уловимую вибрацию, такую умиротворяющую, ласковую, баюкающую.

А я снова беззвучно звала, просила, умоляла, и в этот раз он прислушался к неслышным словам, наклонился к моим губам низко-низко, спросил: «Что, Лиззи?»

И я смогла прошептать: «Поцелуй меня!»

А он... Он погладил меня по щеке и ответил с улыбкой: «Тихо просишь, мечта моя! Громче!» и убрал руку. Руку убрал, и в этот момент на одном из пальцев сверкнуло кольцо.

Да! Вот она, надежда! Кольцо!

Кольцо на его среднем пальце. Только это и не кольцо вовсе, это перстень. Родовой перстень.

А это украшение довольно редкое. Да и не украшение это, скорее символ, знак принадлежности. Такие носили главы и наследники родов.

Все такие перстни в империи были похожи по форме и напоминали печать. Отличались только гербами, что вырисовывался под плоским, тёмным камнем.

Я закрыла глаза, придерживая сползающий полушубок - какой там был герб? Какой?! Нужно вспомнить герб или хотя бы его элемент! Тогда можно открыть «Общий гербовник» и вычислить владельца перстня.

Да уж... Вот прямо герб я там и увидела. В темноте, из-под полуприкрытых век. Как бы не так...

Я решительно встала, натянула полушубок и пошла в кузню.

Если я едва заметила блеск металла, и сначала вовсе приняла его за кольцо, то о каком гербе может идти речь? Чудо, что я вообще определила в нём перстень родовой, а не какое-нибудь простое украшение. Наивно было бы ожидать, что возьму вот так легко и просто вспомню то, что не рассмотрела.

Я понимала всю тщетность попыток, но глупая надежда до конца дня заставляла меня и так, и эдак вертеть воспоминания сна и перебирать всех мужчин, с которыми мне приходилось видеться раньше. На ком я могла видеть такой перстень?

Конечно, мысль о том, был ли такой перстень на пальцах Вольдемара, едва ли не первой пришла в голову.

Да, был. Я помнила.

Вернее, я просто была уверена, что такой перстень был на его руке. Не могла вспомнить на какой именно. Мой почти жених очень любил все эти драгоценности: на каждом его пальце были каменья в золоте. Меня всегда удивляло, как они ему не мешают. А то, что среди такого изобилия есть родовой, сомнений не вызывало - единственный сын своего отца, давно не мальчик, уже пора вступить в наследование.

Однако и логика, и сердце мешали верить, что снится именно он, Вольдемар.

Логика холодно утверждала, что если в жизни кольца были на всех пальцах, то они должны быть на всех пальцах и во сне, и вряд ли любитель носить такое количество драгоценностей, сняв всё, оставил самое простое. Зачем?

А сердце... молчало.

Если это Вольдемар, мужчина, которому я практически дала обещание стать невестой, почему сердце молчит? Оно бешено стучало и рвалось к тому, кто приходил ночью, а сейчас, когда я думаю о будущем женихе, молчит. Почему?!

Это опять вмешивалась логика.

Если во сне мне так хорошо, то почему, вспоминая образ настоящего живого человека, сердце не замирает, не умиротворяется, не окутывается счастьем, как во сне? Почему?

Это не Вольдемар? Тогда кто?

Но сколько я ни вспоминала, других знакомых мужчин с родовым перстнем вспомнить не могла. Даже Иракл, мой любимый («Бывший!» - строго напоминала себе), мой бывший любимый не носил такого перстня - у него был старший брат.

Кто же тогда?

Эта мысль часто задерживалась в голове. И теперь, стоя у окна или свернувшись калачиком на диване в гостиной, я думала над этим.

Вывод напрашивался следущий: логика и сон - вещи не совместимые.

Сон сам по себе нелогичен. Но на то он и сон, что логике не подвластен. А что сердце не отзывается... Может, мне снится будущее? Может, потом, после свадьбы, Вольдемар будет нежен и увлечён мною, может, даже влюбится. Или полюбит?.. И я влюблюсь в него так, что всё внутри будет дрожать от предвкушения встречи, и я буду звать его "милый" и просить о поцелуе, как умирающий от жажды просит глоток воды.

Ведь может? Может?

Сердце молчало...

А логика всегда была моей сильной стороной, и к концу вакаций я вполне убедила себя, что выбора-то нет, и если это не Вольдемар, то сон этот случайность и ничего не значит, и нечего о нём так много думать.

А то, что едва не каждую ночь неизвестный мужчина дразнит меня, требуя, чтобы я громче просила о поцелуе, списывала на своё желание быть счастливой в браке.