— Никак не могу понять, почему ввязались глобы, — задумчиво произнёс командир "Петропавловска", поглядывая на вахтенных, застывших за дисплеями центрального поста управления: соединение форсировало Берингов пролив с его малыми глубинами и сложным рельефом дна, и обстановка требовала повышенного внимания и сосредоточенности. — За каким хреном им это было надо? В чужом пиру похмелье… Китайцы с японцами нас не преследовали, а эти влезли не в своё дело.

— Какой флот у ханьцев, и что они могли послать за нами в погоню, одному богу известно, а у микадо военно-морских сил негусто. И японцы наверняка учитывали, что если нас загнать в угол, мы ведь можем громко хлопнуть дверью. Они знают, что такое атомные бомбардировки — испытали на своей шкуре, — а богдыхан вряд ли горит желанием испытать это на собственном опыте. Баба с возу, кобыле легче: "поднебесным" на руку наш уход с Тихоокеанского театра — так оно спокойней. Ханьцам было известно, куда мы идём — об этом в Петропавловске говорили на всех углах, — и они не стали возражать. Теперь понимаешь, почему я настаивал на том, чтобы "Петропавловск" принял участие в прорыве?

— Так точно.

— А что касается глобов, — губы адмирала тронула еле заметная усмешка, — то ларчик просто открывается. United Mankind не хочет усиления флота Северного княжества, потому что в Арктике — нефть, а нефть — это…

Воевода не договорил.

Корпус ракетоносца содрогнулся от страшного удара. Обшивка лопнула, свет погас, и в центральный пост хлынул бурлящий водяной поток.

…Активные мины "Каптор" были выставлены в проливе больше десяти лет назад, когда весь мир сходил с ума. Кому-то из правителей рассыпавшихся Соединённых Штатов пришла в голову мысль, что какой-нибудь свихнувшийся командир атомного подводного ракетоносца (причём не обязательно русского) возомнит себя карающим мессией, уйдёт под арктические льды и начнёт оттуда швыряться ядерными боеголовками, повторяя в мировом масштабе не раз случавшиеся в прошлом расстрелы людей в супермаркетах или на улицах городов. Во избежание такого сценария пролив был заминирован — "капторы" зарылись в илистый грунт в ожидании своего часа. За прошедшие годы большинство мин вышли из строя, однако некоторые из них сохранили работоспособность и ждали сигнала "Проснись и убей!".

Сигнал пришёл, когда камчатская эскадра проходила пролив. Кильватерный строй надводных кораблей может быть идеальным — командиры на мостиках видят друг друга, — а подводный кильватер неминуемо превратится в ломаную линию. И эта ломаная линия одной из своих точек перегиба, в которой находился атомный подводный крейсер стратегического назначения "Петропавловск-Камчатский" (имевший к тому же значительно большую шумность по сравнению с шедшими впереди него "Кашалотом" и "Томском") зацепила зону чувствительности спящей мины. Услышав шум винтов, "каптор" послал короткий импульс, уточняя характер цели, и выдал команду "пуск". Малогабаритная противолодочная торпеда Мк.46 выскользнула из контейнера, словно мурена из щели кораллового рифа, и пошла на цель, управляемая системой самонаведения.

На борту ракетоносца-ветерана до последней минуты никто ничего не знал…

Эскадра шла на запад подо льдами Чукотского моря.

Субмарины United Mankind, крейсировавшие у берегов Аляски, её не преследовали. Глобы не знали, какая лодка погибла: вероятность того, что подорвался и затонул именно стратегический ракетоносец, равнялась всего лишь двадцати процентам, и такая степень риска Советом Сорока была признана неприемлемой.

203… год

Прозрачное голубое небо было густо замарано дымной копотью: позади, у Непрядвы, горели разбитые дома села Монастырщино, перепаханного реактивными снарядами. А перед казачьими окопами, добавляя гари, дотлевали четыре подбитые "колесницы" башибузуков — вернее, пять: пятая машина въехала в глубокую воронку и уткнулась мордой в землю так, что из ямы торчал только её бронированный зад, облизанный огнём.

— Хорошее ружьецо, — Прохор Зыков похлопал по трубе "корнета". Ракетомёт упёрся всеми тремя ногами в землю, выставив над бруствером шестидюймовое хищное рыло, как будто высматривая, кого бы ещё приласкать тандемной кумулятивной боеголовкой. — Горят как миленькие — с лазерным прицелом и косоглазый не промахнётся.

— Проверь, сколько осталось зарядов, — нарочито сурово отозвался Григорий. — Они на этом не успокоятся: снова полезут.

Молодому казаку очень хотелось поддержать разговор — как-никак, атака отбита, и результат налицо: вон он, дымит-коптит, — но Шелихов взял себя в руки. Он командир — ему не к лицу по-мальчишески восторгаться зрелищем подбитых вражеских танков. И бой ещё не кончен, и завершится ли он победой — это ещё бабушка надвое сказала.

— Есть! — Зыков мотнул головой и сплюнул густой чёрной слюной: земля, поднятая взрывами, набивалась в ноздри и гортань.

Григорий поднёс к глазам бинокль и ещё раз обвёл окулярами поле боя, внимательно всматриваясь в каждый бугорок: абреки умеют стелиться змеями, сливаясь с зеленью травы, — не заметишь, как они подберутся вплотную и прыгнут, сжимая в зубах кинжалы. Абреки…

В памяти Григория всплыли картины детства, намертво врезавшиеся в сознание. Дым сожженных хат, окровавленные тела на истоптанной земле, стреляные гильзы и рыдающая соседская девчонка и изодранных лохмотьях, оставшихся от платьица. Её изнасиловали трое, но перерезать горло не успели: появились мстители, и скошенные очередями абреки так и остались лежать, причём один из них рухнул прямо на девчонку, прижав её к земле грузным простреленным телом, — бедняжке пришлось выползать из-под его туши, и она вылезла, по уши перемазанная кровью, хлеставшей из ран насильника… Казаки с автоматами, суровое лицо атамана и предводитель абреков, которого посадили на кол, где он долго и мучительно умирал, харкая кровью… У сверстников Гришки Шелихова не было детства — слишком рано увидели они злую смерть во всём её отвратном обличии. И потому, наверно, ни секунды не колебался Григорий, когда узнал, что есть возможность попасть на обучение в московское воинское училище — среди привилегий, дарованных московским князем донским казакам в обмен на оборону южных рубежей княжества от разномастных врагов, была и такая.

А этим летом двадцатилетний Шелихов приехал в отпуск в родные края. Учиться ему осталось всего год, и он уже чувствовал себя почти офицером, чему немало способствовали восхищённые взгляды станичных красавиц. Однако Григорий, хоть и льстило ему такое внимание, не замечал ни одну из них: для него свет клином сошёлся на черноглазой Анюте, дочери ведуньи Ольги, вернувшейся в донскую станицу откуда-то с севера. Мать Ольги тоже слыла колдуньей, и Прохор Зыков полушутя-полусерьёзно предостерегал друга: "Ох, Гриша, не вяжись ты с этим ведьмовским родом — сам не рад будешь. У них мужики долго не живут: дед Пётр давно пропал, а Анюткиного отца и вовсе никто не видел — известно только, что нет его среди живых". На эти увещевания Григорий только улыбался: он уже видел в мечтах, как они с Анютой среди пахучих степных трав будут встречать над Доном утреннюю зарю, и не одну…