— Друг мой, твои вечерние развлечения закончились раньше времени, — говорит человек, которому принадлежит кулак. — Вали отсюда! — Роналдо выкручивает Джо руку; тому приходится согнуться.

— Ой! — кряхтит Джо. — Это не то, что ты думаешь!

— Вот именно, з-зануда! — говорю я. Язык у меня заплетается. — Между нами все кончено! Оставь меня в покое!

— Ты слышал, что сказала дама. Все свои вещи оттуда забрал? — Роналдо продолжает выкручивать Джо руку, пока Джо не падает на колени. Он с трудом кивает. — Тогда желаю приятно провести вечер, — отвечает Роналдо, выпуская его руку. Джо с трудом поднимается на ноги. — И чтобы я вас здесь некоторое время не видел!

— Ну ты даешь! — Джо награждает меня таким мерзким взглядом, что покраснела бы даже сточная канава. — Надеюсь, ты довольна! — Он уходит, потирая запястье и тихо ругаясь.

— Спасибо. Вы даже не представляете…

— А ты… — Роналдо крепко хватает меня за руку и понижает голос: — Ты тоже держись отсюда подальше! Не знаю, в какие игры ты играешь, но я в них не участвую!

— Ладно, извини… — бормочу я и решаю раскрыть карты. — Вообще-то я пыталась привлечь твое внимание. Я знаю, что ты помог Сонг Радебе и…

— Видишь, до чего меня это довело? — перебивает он, снимая темные очки и наклоняясь, чтобы я хорошенько разглядела его лицо. Кто-то жестоко избил его. Лицо распухло, под правым глазом здоровенный синяк. На тыльной стороне запястья ожоги от сигарет. Скорее всего, и загипсованные пальцы — не последствие неудачного выступления на ринге.

— Мне нужно знать, где она.

Роналдо заламывает мне руку за спину и ведет за угол.

— Им я не сказал, — говорит он. — С какой стати вываливать тебе?

— С такой, что я хочу ей помочь.

— Я тебе не верю. Похоже, ты и сама себе не веришь!

— Хотя бы скажи, кто такие «они».

— Как вы мне надоели, зоо проклятые!

— Погоди, хочешь сказать, к тебе приходили Марабу и Мальтиец?!

— Я хочу сказать, уходи и больше не возвращайся. — Роналдо толкает меня так сильно, что я подворачиваю ногу; у меня отлетает каблук. Он поворачивается и возвращается к главному входу. В клубе гремит музыка, там светло. А я стою под фонарем. Пришлось поплатиться туфлей — и своим достоинством. Ленивец разевает пасть и громко вздыхает. Он как будто злорадствует. Будь он человеком, он бы сейчас прошипел: «А что я тебе говорил?»

— Даже не начинай, — говорю я, беря мятную пастилку.

— Мы больше не можем, как раньше, — говорит Бенуа, выпрастывая мою руку из скомканных простыней. Он поворачивает ее ладонью вверх и нежно целует каждый палец в отдельности.

— Глупости! Какая твоей жене разница — разом больше, разом меньше? Она ведь получит тебя на весь остаток дней. Или до тех пор, пока вы с ней не разведетесь из-за какого-нибудь пустяка, например из-за того, что ты выдавливаешь пасту сверху тюбика. А может, вы вдруг поймете, что после пяти лет разлуки вам совсем не о чем разговаривать.

— Для жены разницы, может, и нет, а для меня есть.

— Что ж, ты тоже останешься сам с собой до конца твоих дней. — Я перекатываюсь на бок и охватываю его ногами. — Ну и как, сумеешь примириться?

— Отстань, девушка!

— Ты ведь это несерьезно. — Я опускаю голову, собираясь его поцеловать, упираюсь ему в грудь и в гладкий омертвевший рубец, который стал совершенно нечувствительным.

— Мне нужно привыкнуть… Восстановиться… Разве я не заслужил? — Он хватает меня за запястья, как будто собирается со мной бороться. Правда, таких намерений у него нет.

— Сейчас покажу, чего ты заслужил, — обещаю я, склоняясь к нему.

Потом я сижу на краю кровати, поджав под себя ногу, и сражаюсь с дешевой пластмассовой зажигалкой, которую украла у Роналдо. Она щелкает, как револьвер в русской рулетке.

— Ты уже знаешь, где они?

— В Бурунди. Их лагерь называется Бвагириза, он на востоке, в Руйиджи. Говорят, там спокойно, нет боевых действий. Беженцев переводят в крупные лагеря… По-моему, так лучше.

— И все-таки лагерь беженцев — не курорт.

— Да, верно, аквапарк не работает… — улыбается Бенуа. Правда, его улыбка такая же фальшивая, как дизайнерские лейблы на подделке с рынка.

— Автомат по производству сладкой ваты сломался. Шарики улетели. Повстанцы, уходя, забрали с собой все мягкие игрушки. Ты уже говорил с женой?

— На весь лагерь всего один сотовый телефон.

— Значит, ты так и не знаешь точно, там они или нет. — У меня еще теплится искра надежды, но такая слабая, что от нее даже сигарету не раскурить. Черт! Щелк-щелк…

— Сотрудник гуманитарной миссии ООН прислал мне скан ее удостоверения личности.

— Возможно, оно украдено. Кто-нибудь назвался ее именем. В лагерях беженцев, которыми занимаются англичане, делают генетический анализ, чтобы убедиться, что ты — тот, за кого себя выдаешь. Ты не просил сделать ей анализ ДНК? Есть у них ее медицинская карта, снимок челюсти? — Щелк… Щелк!

— Знаешь, и мне сейчас непросто, — говорит он.

— Ах, Бенуа, ты меня достал! — отвечаю я, щелкая-щелкая-щелкая зажигалкой.

— Рад, что ты так быстро нашла мне замену.

— И твой шпион, Д’Найс, свинья такая, меня тоже достал! — Щелк… Щелк… Щелк!

— Хорошо, Зинзи. Как хочешь.

Я швыряю поганую зажигалку о поганую стену. И немедленно жалею об этом. Теперь придется спускаться вниз по поганой лестнице и покупать другую поганую зажигалку в поганом торговом центре, который, скорее всего, окажется закрыт в такое поганое время! На ощупь подхожу к стене и поднимаю зажигалку. Пластмассовый кончик сломан. Совсем хорошо!

— Бенуа, ты утратил право обсуждать мою личную жизнь. Какое тебе дело до того, что происходит между мной и Джованни?

— А я не знал, что когда-то имел такое право. — Он смотрит на меня, как будто плохой парень — это я. — Хочешь посмотреть их фотографии?

— Зачем мне смотреть фотографии людей, ради которых ты меня бросаешь?

— Затем, что мне хочется показать их тебе.

— Неужели? Подумать только!

Он уходит в свою комнату наверху и через десять минут возвращается. Пока его нет, я успеваю разжиться коробком спичек у соседки, которая поднимается по лестнице с ведром воды на голове.

Вернувшись, Бенуа молча вынимает у меня изо рта сигарету и затягивается. Раньше я ни разу не видела, чтобы он курил. Потом он садится рядом со мной на кровать. На коленях у него узел, завернутый в пленку и перевязанный эластичными бинтами. Он не спеша развязывает бинты, сматывает, кладет рядом. Куски бинта уже сгнили. Несмотря на то что в моей груди расцветает ядовитый цветок, мне становится любопытно.