пройти фейс-контроль.

— Это ещё чё? — спрашивает Рыжий.

— Это когда на входе стоит громила и пропускает только тех, кого сочтёт подходящим клиентом. И чтобы внутри была атмосфера безопасности и дружелюбия.

— А это зачем? — разводит руками Каха.

— Чтобы пипл в это гнездо разврата охренеть как хотел попасть и боялся, что не попадёт.

— Какой пипл? — интересуется Рыжий.

— Народ то есть, электорат.

— Заумный ты кент, — качает он головой, — мутный. Мож ну его нах, а, Каха?

Но Каха уже представил прекрасные картины и почувствовал сладкий дурман, неодолимую негу, аромат порока и волнующую атмосферу крутого злачного места. Я вижу, как глаза его затуманились и в них, как у мультипликационной американской утки заплясали значки доллара, пардон, рубля. Пиастры! Пиастры!

— Да погоди, Рыжий, не начинай, — отмахивается он от дружка. — А где взять клиента нормального?

— А где точку делать решили? Только не на хате какой-нибудь левой. Палево это. Уровень ниже плинтуса.

— Это как?

— Низкий значит, отстойный, кончитный, плохой, фуфлыжный, ёпта.

— Бляха, ты прям новый Даль и Ожогов, — ржёт Каха. — Велик и могуч, в натуре, язык русский. По точке решаем ещё. Если будут мысли мудрые, дай знать. По клиентуре тоже. Школяров рекомендовать не надо.

— Я подумаю, поищу. Но от меня много не придёт. И, опять же, я людям порекомендую, значит надо, чтобы к открытию всё было тип-топ, чтобы пришли они и сразу охренели, от того, как у вас круто. И чтобы была гарантия того, что их не поимеют. Ставки должны записываться. Расписки нужно выдавать, чтоб всё без обмана. Думайте, короче. Ладно, я поскакал. Вписываюсь я. На ваших условиях, но со своими уточнениями. Попробую в общем.

— Слышь, Бро, — говорит Рыжий, — говорят, к тебе там мусор приходил. Чё хотел?

Быстро новости распространяются, кто бы мог подумать.

— Да так и не скажешь. Хрень нёс какую-то.

— Какую ещё хрень?

— Да за власть советскую агитировал. Типа, профилактика детской преступности. О вреде плохих компаний и всё такое. Я два раза попал в сводки.

— Ты ж потерпевший, — подозрительно щурится он.

— Алё, какой я тебе потерпевший. Не знаю, в общем. Не нужно водить плохую компанию, если возникают проблемы, надо обращаться к участковому, не желаю ли я вступить в клуб какой-то там, а поступить в школу милиции после армии? Такая шняга. А чё? С какой целью интересуешься?

Он пожимает плечами, но ничего не говорит.

Я прощаюсь. Дело набирает обороты. Это всё, конечно, не по профилю капитана Артюшкина, но что-нибудь да выплывет. Если бы Большак подсказал какой-то объект подходящий, было бы отлично. Просто зашибись…

Иду домой. Надо поужинать, погулять с собакой и идти на встречу с Лидой. Интересно, что она мне скажет. Очень интересно…

Подходя к дому, замечаю Рыбкину. Она болтает с какой-то девчонкой. Выглядит как-то грустно. Чего такое?

— Привет девочки, — приветствую их я, подходя ближе. — Гуляете?

Наташка ничего не отвечает и поворачивается ко мне спиной. Вторая барышня бросает на меня странный испытывающий взгляд исподлобья и тут же отворачивается. На ней меховая, похожая на эскимосскую шапка с ушами, связанными под подбородком. На шнурках болтаются круглые меховые балаболки.

— Ну ладно, Наташка, — говорит она, — побежала я. Завтра в школе увидимся. Пока.

— Пока, Свет, — отвечает Рыбкина. — До завтра.

Света поворачивается и уходит, и Наташа тоже идёт в сторону своего подъезда, не сказав мне ни одного слова. Это ещё что такое…

— Наташ, ты чего, — окликаю её я, но она не обращает на меня внимания и идёт не останавливаясь.

Я обгоняю её и встаю на пути.

— Отойди, — говорит она.

— Нет, — мотаю я головой. — Что случилось?

— Ничего.

Голос, полный горечи, даёт понять, что что-то всё-таки случилось, причём минимально просто ужасное, но вполне может быть даже катастрофическое.

— Говори, — наседаю я.

— Дай мне пройти, — повышает она голос.

— Нет, сказал же уже. Говори, что случилось.

— Ничего, я уже ответила.

— Не ври. Пока не скажешь, я тебя не пущу.

— Размечтался! — огрызается она и пытается сдвинуть в сторону.

Щас!

— Говори, что случилось!

— У Юленьки своей спроси, Бондоренки!

— Это ещё кто? — буквально столбенею я.

— Ой, только не надо вот этого.

— Чего этого? Я вообще не знаю кто это такая, Юленька твоя.

— Ну это уже вообще подло! Насвинячил, имей мужество сознаться. Скользкий ты оказывается тип. Как налим!

Налим? Скользкий тип? Юленька Бондаренко? Кажется, я со своей ролью уже не справляюсь…

— Так, стоп! — трясу я головой. — Давай, объясняй всё с самого начала.

— Не буду я тебе ничего объяснять! Пусть она тебе и объясняет.

— Для начала, я никакую Бондаренко вообще не знаю. Если это было до травмы, то я просто не помню. Расскажи мне, в чём дело!

— Ох, как удобно! Тут помню, тут не помню! Да только никакая травма здесь не причём! Потому что это всё произошло сегодня.

— Это уже интересно. И что именно произошло сегодня?

— Бессовестный ты! Произошло то, что ты её провожал до самого дома, а по пути тесно прижимался.

— Чего? Это бред вообще-то.

— Бред? Тебя видели с ней и она сама всем уже растрепала, что ей такое счастье привалило, десятиклассник на неё позарился.

— И куда я её провожал, не до вокзала, случайно? — начинаю я догадываться, откуда дует ветер.

— Тебе лучше знать, но вообще-то да, до вокзала. Возвращается память, я вижу.

— А прижимался в трамвае, стало быть?

— Вот подробностей этих мне не нужно.

— Наташ, ну ты извини, это полная хрень. Вот правда, даже не смешно. Я и знать не знал, как её зовут, пока ты не сказала. Ну проехали в трамвае вместе. И что? Мне на Южный надо было, она на своей остановке вышла. Мне что, шугаться от всех надо? И разговаривать нельзя ни с кем. В трамвае народу много было, набились, как сельдь в банке. И что это значит? Мда… Ну ты меня удивила. Так ты к каждому столбу ревновать будешь, да? Иди, выспись хорошенько, ты переутомилась, похоже.

Я поворачиваюсь и иду к своему подъезду.

— Егор! — кричит она мне вслед. — Но она ведь сама сказала!

Я останавливаюсь и оборачиваюсь:

— А если я тебе скажу, что из будущего прилетел, ты тоже поверишь?

— Может, и поверю, — тихо и грустно говорит она.

— Ладно, Наташ, — машу я рукой. — Пойду я. Завтра не опаздывай.

Я иду к себе и, когда уже почти достигаю подъезда, она снова кричит:

— Егор!

Я опять останавливаюсь и молча смотрю на неё.

— Кто бы говорил, — кричит она. — Ты сам не опаздывай.

Ладно, постараюсь.

Я отдаю маме свой колбасный трофей и накидываюсь на бефстроганов.