Кровать, привязанный к ней человек – и все, больше ничего. Пикают не три прибора, а целых семь, каждый из которых, похоже, присоединен к телу лежащего без сознания юноши. Я его не знаю, он ненамного старше меня. Волосы обриты почти наголо; мягкий темный ежик испещрен впаянными в череп проводами. Мне видно только спокойное лицо – все тело до шеи скрывает простыня, однако что-то во всей этой картине кажется знакомым.

Меня накрывает воспоминание.

Туманное, искаженное. Пытаюсь счистить мутные слои, мельком улавливаю какой-то образ – пещеру, высокого черноволосого мужчину, резервуар с водой, – и меня пронзает жгучая ярость, от которой трясутся руки.

Судорожно отступаю на шаг, слегка мотаю головой, пытаясь собраться с мыслями. Мой разум затуманен, я сбита с толку. Когда я беру себя в руки, то понимаю: Андерсон за мной наблюдает.

Он медленно делает шаг вперед, смотрит на меня, сощурившись. Ничего не говорит, но я чувствую – отводить взгляд нельзя. Я должна поддерживать зрительный контакт, пока он этого хочет. Жестоко.

– Ты что-то почувствовала, когда сюда зашла, – произносит он.

Это не вопрос. А я не уверена, что нужно отвечать.

И все же…

– Ничего существенного, сэр.

– Существенного, – повторяет он, тень улыбки ложится на его губы.

Сцепив за спиной руки, Андерсон делает пару шагов по направлению к одному из громадных окон. Какое-то время молчит.

– Любопытно, – наконец произносит он. – Мы никогда не обсуждали, что существенно, а что нет.

Ко мне подползает страх, взбирается вверх по спине.

Глядя в окно, он неторопливо продолжает:

– Ты не будешь ничего от меня скрывать. Все твои ощущения, каждое твое переживание – все принадлежит мне. Ясно?

– Так точно, сэр.

– Ты что-то почувствовала, когда мы сюда вошли, – напоминает он.

На сей раз его голос звучит мрачно, пугающе.

– Так точно, сэр.

– И что же?

– Ярость, сэр.

При моих словах он оборачивается. Удивленно приподнимает брови.

– А потом я почувствовала, что сбита с толку.

– Ярость? – Он делает ко мне шаг. – Почему?

– Я не знаю, сэр.

– Ты узнаешь этого юношу? – спрашивает он, указывая на распростертое тело.

– Нет, сэр.

– Нет, значит… Однако он тебе кого-то напоминает.

Я медлю. Меня вот-вот затрясет, но я справлюсь. Взгляд Андерсона пристальный и тяжелый, мне сложно смотреть ему в глаза.

– Да, сэр.

Андерсон прищуривается, ждет.

– Сэр, – тихо говорю я. – Он напоминает вас.

Андерсон вдруг впадает в ступор. Изумление перекраивает выражение его лица, а потом неожиданно…

Он начинает смеяться.

Смех такой искренний, что, похоже, его он шокирует даже больше, чем меня. В конце концов смех превращается в улыбку. Андерсон засовывает руки в карманы и прислоняется к оконной раме. Он смотрит на меня, не отрываясь, с еле заметным восхищением: миг такой чистый, такой незапятнанный злым умыслом, что этот человек внезапно кажется красивым.

И даже больше.

От одного его вида – что-то в его глазах, что-то в движениях, что-то в манере улыбаться… От одного его вида сердце вдруг екает. Первобытное чувство. Калейдоскоп мертвых бабочек, которых поднял ввысь резкий, сухой порыв ветра.

Меня начинает мутить.

Лицо Андерсона вновь приобретает каменное выражение.

– Вот. Прямо сейчас. – Указательным пальцем он рисует в воздухе круг. – Это выражение. Что это было?

Глаза выдают мой испуг. Меня переполняет смущение, горят щеки.

Я впервые запинаюсь.

Он проворно приближается ко мне, грубо берет мое лицо за подбородок и приподнимает. На таком расстоянии не может быть никаких секретов. Я не в силах ничего скрыть.

– Быстро, – велит он низким голосом. Злобно. – Быстро признавайся.

Я отвожу взгляд, отчаянно пытаясь собраться с мыслями, а он рявкает на меня, приказывая смотреть в глаза.

Силюсь исполнить приказ. Потом начинаю ненавидеть себя, ненавидеть свой рот за то, что предает разум. Ненавидеть разум за то, что там крутятся мысли.

– Вы… Вы очень привлекательны, сэр.

Словно обжегшись, Андерсон отдергивает руку. Отстраняется, и впервые кажется, что ему…

Не по себе.

– Ты… – Он замирает, хмурится. А потом, практически мгновенно, его лицо омрачает злость. Голос перекатывается раскатами грома. – Ты мне врешь.

– Никак нет, сэр.

Мне претит звук собственного голоса, тревожный, с придыханием. Взгляд Андерсона пронизывает насквозь. Должно быть, что-то в моем лице заставляет задуматься, ибо его раздражение улетучивается.

Он удивленно моргает. А потом задает уточняющий вопрос:

– То есть, стоя в центре всего этого… – Он обводит рукой комнату, демонстрируя спящего юношу, подключенного к аппаратам, – всех этих вещей, которые могли бы занять твой разум, ты размышляла о том, что… что я, по-твоему, привлекателен.

Предательский жар заливает лицо.

– Так точно, сэр.

Андерсон снова хмурится.

Похоже, он хочет что-то сказать, однако раздумывает. Впервые он кажется каким-то растерянным.

Между нами зависла пара секунд мучительной тишины.

– Это настораживает, – наконец произносит Андерсон, по большей части обращаясь к самому себе.

Он прижимает два пальца к внутренней стороне запястья и подносит руку ко рту.

– Да. Скажи Максу, что возникла нестандартная ситуация. Мне нужно срочно с ним встретиться.

Андерсон кивком прекращает наш абсолютно унизительный диалог, предварительно бросив на меня беглый взгляд. Потом медленно идет к закрепленному на кровати мальчику и сообщает:

– Этот юноша – часть эксперимента.

Я не знаю, что сказать. Молчу.

Андерсон склоняется над мальчиком, играет проводами, искоса посматривая на меня.

– Ты догадываешься, почему он – часть эксперимента?

– Никак нет, сэр.

– У него есть дар, – выпрямляясь, поясняет Андерсон. – Он пришел ко мне по доброй воле и предложил его со мной разделить.

Я моргаю, все еще не зная, как реагировать.

– Вас таких – Неестественных – множество. Так много сил. Так много способностей. Наши приюты кишат теми, у кого сила льется через край. У меня есть доступ ко всему, что душа пожелает. Так что же делает его особенным, а? – Андерсон наклоняет ко мне голову. – Какой силой он обладает? Какая сила может затмить твою?