— Наверное, ты прав, — сказала она лишенным эмоций голосом.

— Что скажешь?

Она вздохнула.

— Моя любовь схожа с твоим ушедшим желанием.

— Пусть будет по-твоему, — жестко ответил Поль. Его раздражало, когда из стихотворения выхватывали какие-то отдельные строки и тем самым лишали его какого бы то ни было смысла.

Гала допила коньяк, отвернувшись вытерла салфеткой нос.

— Получается, ты меня не любишь? Не хочешь?

— Если тебе так нравится, — сказал он упрямо.

— Да, мне не нравится, когда ты спишь с другими женщинами. Я ненавижу, когда ты оставляешь меня одну в то время, когда где-то весело проводишь время. Я ужасно злюсь, что кому-то ты читаешь свои новые стихи, но это не я. Девчонке, которая ничего не смыслит ни в поэзии, ни в жизни, ни в любви. За что ты так со мной? Я о тебе забочусь, я всю себя отдаю тебе, — в голосе Гала слышалась мольба. — Разве я не хорошая жена, разве тебе плохо со мной? Я делаю для тебя все. Я люблю тебя больше жизни.

— Я знаю, — Поль накрыл ее руку своей.

— Если ты хочешь избавиться от меня…

— Тс-с-с…

— Скажи правду, — она убрала руку.

— Хорошо, я скажу — Поль щелкнул пальцем по краю бокала. — Я не могу не быть свободным. Во всем. В своих мыслях, поступках. Каждый день я должен ходить на работу и ненавижу себя за это. Целый день я корплю над бумагами и презираю себя за то, что так бездарно трачу свою жизнь. Тот, кто не раз умирал, как никто другой, знает цену каждого дня, каждой минуты, отпущенной нам для настоящей жизни, а не для того, чтобы продавать, продавать, продавать… Какая мука изменять самому себе. Если Господь подарил мне дар творения, значит, соглашаясь терять время на сиюминутные дела, не связанные с творчеством, я предаю его, предаю свое предназначение. Ты меня понимаешь?

В ее взгляде было столько боли, что Поль почувствовал укор совести.

— Прости.

— Давай все бросим и уедем куда-нибудь, где мы будем одни. В какую-нибудь теплую, лучше жаркую страну, где не нужно отдавать дань моде. Где нет ничего лишнего, все просто и доступно. Допустим… куда-нибудь в Индокитай… Ты будешь писать стихи, я жарить на углях рыбу. Мы будем счастливы простой бесхитростной жизнью. Будем заниматься любовью на горячем песке под пальмами…

— Я счастлив, что моя жена именно ты.

Он пододвинул к ней стул, положил руку на плечо, склонившись, поцеловал в шею и прошептал прямо ей в ухо:

— Я хочу тебя, как никогда. Здесь за углом есть гостиница. Пойдем, а?

Она начала плакать, тихонько, уткнувшись в салфетку, чтобы никто не заметил.

— Придет день, и ты от меня уйдешь.

Поль молчал. Он перебирал пальцами ее волосы, в прядях которых отражался свет.

— Ты меня бросишь? — повторила Гала. — Отвечай. Не молчи. Скажи: я тебя никогда не оставлю.

— Возможно, — Поль отодвинулся. — Откуда мне знать?

— Скажи, — настаивала Гала. — Скажи, что ты будешь со мной всегда.

— Я буду с тобой всегда, — повторил Поль бесцветным голосом.

Гала вскочила с места и бросилась к дамской комнате.

Поль вздохнул и жестом подозвал к себе гарсона, попросил счет. Вскоре появилась Гала. Нос ее покраснел, а ее длинные ресницы казались особенно яркими на ее бледном лице. Она села за столик и вдруг внезапно улыбнулась.

— Прости, — сказала она. — У меня жуткий характер.

— Ужасный, — хохотнул он. — Особенно, когда насморк или критические дни. А уж если совпадет, туши свет и беги подальше.

— Тебе бы так, — она щелкнула его по носу. — Вот родишься в следующей жизни женщиной…

— Звучит как приговор.

— Вот-вот. По крайней мере пообещай мне…

— Все, что угодно. Выдвигай требования.

— У меня целый список.

— Первое. — Поль подмигнул ей. — Купить тебе шляпу с широкими полями, чтобы никто не видел твоего красного носа.

Она замахнулась на него. Он втянул голову в плечи, будто ожидая удара. Гала рассмеялась.

— Второе, — продолжил он, улыбнувшись. — Дюжину носовых платков и шелковые чулочки.

— Не откажусь. А теперь серьезно, Поль.

— Я всегда серьезен. Давай купим тебе чулки с красными и черными кружевами и подвязками.

— Поль, я серьезно.

— Ну? — Поль махнул рукой официанту.

— Пообещай мне никогда не обманывать меня.

— Клянусь, — с готовностью откликнулся он, приложив ладонь к сердцу.

— Поль, не дурачься. Если ты разлюбишь меня — скажи.

К ним подошел гарсон.

— Еще коньяк? — спросил он, заглядывая ей в глаза.

— Пожалуйста, какао со сливками, — сказала она.

— А мне коньяк, — добавил Поль.

— Два коньяка и какао, — уточнила Гала.

— Хорошо, мадам, — официант засеменил к стойке.

Гала внимательно смотрела на мужа.

— Давай заглянем в мастерскую к Лорансен. Мне нравится Мари. Может, приобретем у нее «Женщину с голубкой»? — предложила она.

— Или все же пойдем в магазин и купим тебе шляпу? Обещаю тебе, летом мы поедем к морю и, если захочешь, съездим еще куда-нибудь. Ты слышала от Андре о Максе Эрнсте? Он живет в Германии, и у него нет разрешения на въезд во Францию. Мне кажется, он вполне безумен, чтоб тебе понравиться.

— Или тебе? Ты с кем угодно готов проводить время, только не со мной. Тебе со мной скучно? Скажи…

— Пей свое какао.

— Ты знаешь, что я тебя люблю?

Фотография на плотном картоне. Компания друзей расположилась прямо на паркете. Поль и Гала Элюары. Макс и Луиз Эрнсты. Между двумя супружескими парами — малыш-карапуз Ульрих, такой же русоголовый и светлоглазый, как и его родители. Поль и Гала в начале октября 1921 года неделю гостили у четы Эрнстов в Кельне.

Макс был сыном учителя католического вероисповедания и до встречи с Луиз получил крещение нигилизмом в окопах Первой мировой. Когда он женился на иудейке Луиз, ни религия, ни разница в материальном положении для них не имели значения. Когда-то оба они учились в Боннском университете. Он изучал философию, она — историю искусств. Они посещали занятия по рисованию, были всецело поглощены культом точной линии и экспрессии красок. Для них обоих авторитетом служило одно — искусство. Все остальное казалось им слишком низменным, ничтожным, чтобы не только говорить, но даже думать об этом. Луиз видела в искусстве основу всей человеческой культуры, фундамент цивилизации. Для Макса рисунок было скорее игрой, провокацией, экспериментом и… затяжной войной со своими страхами. Когда они впервые увидели друг друга обнаженными, у обоих возникло такое чувство, точно каждый нашел в другом нечто совершенно неизвестное, загадочное, а потому немного опасное. В их браке сохранилась некая отстраненность, в которой было больше скрытой настороженности, чем взаимного счастья обладания. Каждый признавал непохожесть другого. С тех пор как Макс взял в свою руку ее карандаш и уверенным жестом закончил ее рисунок, Луиз признала его превосходство как творца. Она же была специалистом в области теории искусства и практики обыденной жизни. Именно Луиз взяла на себя обязанности по содержанию их семьи. Значительные средства от ее отца-фабриканта и зарплата за работу в Wallraf-Richartz Museum давали возможность ее мужу проводить свои творческие эксперименты.