— Теперь мы с тобой — муж и жена, — ровным голосом произнесла я. — У нас не должно быть секретов друг от друга.

Джонатан несколько раз прерывисто сглотнул, сдерживая подступившие слезы. Свой рассказ он начал с того самого дня, как прибыл в замок графа, расположенный в Каринтских горах. Радушие оказанного ему приема, пышность и великолепие замка до глубины души поразили привыкшего к непритязательной обстановке Джонатана.

— Прежде я даже не представлял, что человек способен до такой степени не знать счета деньгам, — признался он. — Представь себе, граф выписывал вина из Италии и Франции, пряности с Востока, а хрусталь и фарфор заказывал на лучших фабриках Европы. Меня он принял как самого дорогого гостя, предоставив мне возможность купаться в роскоши наравне с ним самим и его домочадцами.

В течение нескольких недель Джонатан с графом занимались решением проблем, связанных с лондонской недвижимостью. Потом граф заявил, что ему необходимо на некоторое время уехать за границу, где его ожидают неотложные дела.

— Мне он предложил остаться до его возвращения в замке — разумеется, если это отвечает моим желаниям, — сообщил Джонатан. — Да, я не сказал, что вместе с графом жили его племянницы, молодые леди, в обществе которых я проводил вечера. Все эти девицы превосходно пели, танцевали и играли на музыкальных инструментах, благодаря чему умели делать наш досуг чрезвычайно занимательным. К великому своему стыду, должен признаться, что я попал во власть их очарования. Особенно привлекательной мне казалась одна из них, та, что с первого дня проявляла ко мне повышенное внимание.

Да, Мина, чужеземные сирены пленили меня, и я ничего не мог с этим поделать, — продолжал он. — Поверь, у меня и мысли не было отказаться от тебя. Но как-то раз, уже после отъезда графа, после изысканного ужина с вином эти женщины вздумали развлечь меня каким-то экзотическим танцем. Их стройные гибкие тела образовывали причудливые фигуры, и зрелище это так распалило меня, что я не смог воспротивиться искушению. Мина, я очень сожалею о том, что произошло. Но поверь, в такой ситуации не устоял бы любой мужчина.

Наверное, стремление оправдывать себя, предаваясь самому искреннему раскаянию, неотъемлемо присуще мужской природе, мысленно отметила я. На память мне пришел рассказ сестры Гертруды, и я едва сдержала невесёлую усмешку. Суеверная монахиня полагала, что моего жениха соблазнили ведьмы, в то время как он, подобно самому заурядному волоките, купился на чары ловких кокеток.

— Я не слишком хорошо знакома с мужской психологией, но, по-моему, все мужчины, давая волю своей похоти, утверждают, что их соблазнили, а то и приворожили, — заметила я. — Твердят о каком-то дурмане, который заставил их позабыть обо всем на свете. Удивительно, что представители сильного пола до такой степени не владеют собственными чувствами.

Я села, подтянув к груди одеяло.

— Итак, ты не устоял перед прелестями графской племянницы. Что же случилось дальше? Насколько я понимаю, ты покинул замок. Неужели твоя нимфа так быстро тебе надоела?

Джонатан, понурившись, медленно покачал головой.

— Я не знаю, что случилось дальше, — едва слышно произнес он.

Мне пришлось призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы не сорваться на визг.

— То есть как не знаешь? У тебя что, и в самом деле отшибло память?

— Я помню только, что отдался во власть испепелявшего меня вожделения, — по-прежнему не поднимая головы, произнес Джонатан. — Помню, что испытал восторг и муку. А потом… потом все потонуло во мраке. Очнувшись, я обнаружил, что в полном одиночестве бреду по полю в какой-то незнакомой местности. Из вещей со мной был лишь небольшой рюкзак. Эти женщины решили от меня отделаться, а может быть, я сам от них убежал. Теперь об этом можно лишь догадываться. В рюкзаке лежал паспорт и бумажник с деньгами, но все, произошедшее после моего грехопадения, совершенно изгладилось из моей памяти. Не представляю, как долго я бродил по полям и лесам, безумный и неприкаянный. Мне казалось, я иду по какому-то бесконечному лабиринту, из которого никак не могу выбраться.

Долина, в которой я блуждал, представлялась моему воспаленному мозгу каким-то заколдованным царством. Помню, свет там был такой мягкий и приглушенный, словно кто-то накрыл небеса вуалью. Как-то раз я долго стоял у пруда, вглядывался в собственное отражение и не мог понять, кто передо мной. Да, я не знал, кто я, где я и куда я иду. Я брел, не разбирая дороги, и наконец наткнулся на крестьянок, собиравших урожай в поле. Помню, я долго смотрел, как они ловко разрезают спелые тыквы, извлекая из них семена, как по их заскорузлым пальцам стекает желтоватый сок. Внезапно это зрелище показалось мне отвратительным, и я принялся кричать. Возможно, в моих воплях был какой-то смысл, возможно, то был всего лишь бессвязный бред. Так или иначе, добросердечные женщины отвели меня в деревню, и одна из них напоила меня каким-то снадобьем, от которого я впал в забытье. Когда я проснулся вновь, выяснилось, что я лежу на больничной кровати и сестра милосердия задает мне вопросы по-немецки.

Джонатан, изнуренный собственными признаниями, откинулся на подушку. Губы у него пересохли, и он беспрестанно их облизывал. Взгляд потемневших глаз блуждал по комнате, словно не зная, на чем остановиться.

— Джонатан, говоря о соблазнивших тебя женщинах, ты все время употребляешь множественное число, — заметила я. — Ты что, перепробовал их всех по очереди?

Он уставился в пустоту, избегая встречаться со мной взглядом.

— Мне очень стыдно, Мина, но это так. Точнее будет сказать, они все по очереди перепробовали меня.

По спине у меня пробежал холодок. Когда Джонатан наконец осмелился посмотреть мне в лицо, я увидела, что при одном воспоминании о пережитых наслаждениях в глазах его вспыхнул дикий огонь.

— Ты должна меня понять, Мина, — процедил он. — Желаниям этих женщин невозможно противиться. Все принципы человеческой морали для них — пустой звук. Я сознаю, как низко пал в твоих глазах, и поверь, сердце мое разрывается от раскаяния. Но поступить иначе я был не в состоянии. Они полностью подчинили себе мою волю и разум. До встречи с ними я был чист, как младенец. Они сделали меня порочнейшим из людей.

Джонатан обессиленно уронил голову на руки. Что могла я сказать в ответ? Лишь одно — я предпочла бы никогда не слышать его признаний. Услышанное не укладывалось у меня в голове. Мой Джонатан, которого я так любила, которому так доверяла, человек, с которым я связывала все свои надежды и упования, стал участником оргии каких-то разнузданных красоток.

— Я недостоин тебя, Мина, — прошептал он. — После того, что случилось, я никогда не смогу смотреть тебе в глаза.

Джонатан снова повернулся ко мне спиной. Я лежала с открытыми глазами, наблюдая за причудливой игрой теней на стене до тех пор, пока свеча не догорела дотла. Вскоре до меня донеслось тихое похрапывание Джонатана. Признавшись мне во всем, он успокоил свою совесть до такой степени, что смог забыться сном. Возможно, впрочем, свою роль сыграли тут и успокоительные лекарства, которые он продолжал принимать по настоянию доктора.