Верников снова вскочил и схватился за альт. Сыграв пару отрывков, подтвердил:

– Ссора, самый разгар! – и с неожиданной симпатией посмотрел на меня. – А вы умеете слышать. Наверняка тоже пишете.

– Только отчеты о проделанной работе для обоснования представляемых счетов, – несколько суше, чем хотела, сказала я и коротко напомнила: – Я частный детектив.

Впрочем, моя холодность ничуть не обескуражила его. Боюсь, он ее даже не заметил. Олег уже азартно схватился за следующий листок, испещренный совершенно загадочными для меня нотными знаками.

– А вот и драка, смотрите! – Звуки закружились по комнате, как двое мужчин, вцепившихся друг в друга. Напряженное пыхтение, высокие, повизгивающие ноты, потом жесткий аккорд удара, альт всхлипнул, и я отчетливо представила себе оседающее на пол тело. Смычок замер, Олег опустил инструмент, и мы молча посмотрели друг на друга.

Он с автоматической аккуратностью положил инструмент в футляр, накрыл какой-то пеленкой. Отвернувшись, прокашлялся. Кажется, до него начало доходить.

– Вы считаете, что в это время как раз убивали Князева, а я… – он судорожно вдохнул воздух, – а я все это записал?

Я молча пожала плечами. Олег сложил ноты, сел рядом, глядя на тонкие листки с суеверным ужасом.

– И что мне теперь с этим делать?

– Не знаю. Вам решать… Или вы по этим наброскам напишете замечательный реквием по Князеву, или больше никогда не возьмете их в руки.

Судя по выражению его лица, Верников склонялся ко второму варианту. У меня же возникла новая бредовая идея.

– Послушайте, Олег, если судить по вашей музыке, то в ссоре один голос был намного ниже другого?

– Это же естественно.

– У Князева какой был голос, высокий или низкий?

– Низкий, почти бас, – неохотно ответил он. – И по тембру он очень похож на то, что там… – Олег с отвращением кивнул на стопочку нотной бумаги.

– А второй голос? Его, наверное, тоже можно узнать? По крайней мере, у меня такое ощущение, что голос явно мужской.

– Пожалуй. Ближе к тенору. Только как его узнаешь? Одно дело – из двух тембров выбрать похожий на князевский, а здесь…

– А у кого из мужчин в оркестре высокие голоса? – Господи, нашла у кого спрашивать, балда! Он в лицо-то никого не знает, а я про голоса…

Естественно, Олег только развел руками. Но желание сотрудничать настолько укрепилось в нем, что по собственной инициативе он предложил:

– Надо у Элен спросить. У нее слух сверхабсолютный. И она всех прекрасно знает, – он слабо улыбнулся. – Вторая после бога в нашем оркестре.

– Вы ей покажете? Я имею в виду, сыграете? На слух это, наверное, легче будет оценить.

– Да, конечно, – он снова покосился на ноты. Отвращения в его взгляде не убавилось, но Олег явно решил быть мужественным и оказать следствию посильную помощь.

– Тогда, наверное, все, спасибо вам большое. – Я встала. – Пойду сейчас к Желткову зайду. Да, Олег, а личный вопрос не по делу можно? Просто так.

– Пожалуйста, – он явно удивился личному интересу к его персоне.

– Вы откуда приехали? Мне говорили, что вы в общежитии живете, значит, не тарасовский.

– Со Ставрополья, – его бледные щеки порозовели. Секунду он колебался, потом решился со мной поделиться: – Вчера от мамы письмо получил. Пишет, что абрикосов в этом году хороший урожай будет. Так что поеду в отпуск, наемся на весь год…

* * *

Когда я зашла в кабинет Желткова, он разговаривал по телефону. Я смирно села в кресло и прикрыла глаза. Вымотали меня, честно говоря, эти служители Евтерпы. А ведь я только с тремя пообщалась. Сегодня, пожалуй, еще к Дарьяловой схожу, и все. Интересно, что скажет Элен, когда послушает музыку Верникова? Забавный способ опознания получается, сличение голоса человека с музыкальным представлением о нем чокнутого композитора…

– Таня, ты что хотела? – Саша уже положил трубку.

– К Дарьяловой сходить. Ты говорил, она недалеко живет. Какой адрес?

– Ага, сейчас, – он быстро написал несколько строк на листе бумаги. – Я ей звонил, так что она ждет тебя.

Флейтистка действительно жила совсем рядом, не прошло и пятнадцати минут, как я была у нее.

– Проходите, проходите, Александр Викторович предупредил, что вам нужно со мной поговорить, – приветливо встретила меня миловидная женщина, моего примерно возраста, в веселеньком, в цветочках, халате. Двигалась она, несмотря на большой живот, очень плавно и изящно.

Мы прошли в комнату, и я увидела двух маленьких ребятишек, очень мирно складывающих какое-то огромное сооружение из цветных кубиков.

– Мои… – засмеялась хозяйка. – Мите пять лет, а Катюше три. Садитесь, спрашивайте, что вы хотели узнать? Дети заняты, они нам не помешают.

– Я знаю, что в милиции вас обо всем уже расспрашивали, но расскажите, пожалуйста, еще раз про тот день, когда вы в последний раз видели Князева, – я посмотрела на нее и неуверенно добавила: – Если это вам нетрудно.

– Да нет, ничего, все нормально, – она слегка нахмурилась. – Дело в том, что рассказывать-то особенно нечего. День как день, самый обычный. С утра репетиция, вечером концерт. Князев сердит был очень, но для него это состояние естественное, он вообще свои эмоции практически не контролирует. Мне надо было обсудить с ним кое-какие вопросы технического характера. По моей работе в следующем сезоне.

– Но ведь вы же… – я выразительно посмотрела на ее живот.

– Ну и что? Конечно, полноценно участвовать в работе оркестра я не смогу, но некоторые программы вполне можно спланировать так, чтобы я играла. Это и мне необходимо, чтобы форму не терять, и для оркестра удобнее. Я хотела подойти еще днем, после репетиции, но он быстро собрался и куда-то убежал. А вечером, после концерта, только заглянула к нему и сразу решила отложить разговор на завтра. Он почти невменяемым был от бешенства, какой смысл с ним в это время о планах работы говорить… Я и ушла домой.

– Сложно с ним было работать?

– Обыкновенно. Среди дирижеров вообще редко душки попадаются, – она усмехнулась. – Очень специфическая профессия, требует определенного процента сволочизма в характере, иначе ничего не добьешься.

– Необязательно, наверное. Про вас я, например, ни от кого плохого слова не услышала.

– Так я ведь не дирижер. И в области музыки ничего особенного не добилась. Мои достижения – вон, бегают.

Она кивнула в сторону детей, которые, радостно повизгивая, теперь разваливали башню. Полюбовавшись на них, я согласилась:

– Да, это достижения, ничего не скажешь. Хорошо, я бы еще хотела услышать ваше мнение о некоторых оркестрантах. Что вы можете сказать о Волковой?

– Элен? Прекрасный музыкант, очень умна, сильный характер, великолепный организатор. Она родилась для того, чтобы стать концертмейстером первых скрипок.