Толстенький хивинец Утяган-бек, старший над ханскими диванбеками[43], бережно принял с рук Кононова голубую подушку и оружие. Подошел и встал рядом Малы-бай, пересказал слова Рукавкина хану Каипу. Тот легким движением головы дал понять, что и слова и оружие ему пришлись по душе.

Казаки поднесли и положили у ног хана серебряную и позолоченную утварь, драгоценные камни в золотой оправе, перстни, а в резных каменных шкатулках уральских мастеров сияли ожерелья ханским женам и дочерям.

– Лучшее на Руси кафтанное сукно принесли мы, да оно недостойно ханского взгляда, – добавил Данила, еще раз поклонился и отступил к киргиз-кайсацкому посольству. Выступил Мурзатай, протянул писанное Якуб-баем прошение. Его принял Елкайдар, который несколько раз из-под черных нахмуренных бровей пристально вглядывался в Григория Кононова, пока тот не вышел из зала, да, к счастью, в разодетом казаке не признал своего бывшего раба.

– Что это? – равнодушным голосом спросил хан Каип. И недовольно дернул губами, когда Мурзатай пояснил, что просит принять прошение урусского караван-баши. Елкайдар небрежно передал прошение Утяган-беку, а тот нерешительно посмотрел на хана – читать ли?

– О чем просит? – после некоторой паузы поинтересовался Каип-хан, опустив взгляд на остроносые и чуть загнутые носки своих зеленых сафьяновых сапог.

Утяган-бек быстро и молча пробежал глазами по бумаге, начал было пояснять, что караван-баши «ференги урусов» просит убрать стражу от их товаров и дозволить посланцам Гуляеву и Чучалову жить одним котлом совместно с караванщиками. Хан Каип и дослушать не успел последних слов спокойного и тихого Утяган-бека, как рядом взорвался словесной бранью Елкайдар. У Малыбая от нервного напряжения затряслась реденькая бородка, когда он шепотом начал переводить Даниле не речь, а «псово лаянье» Елкайдара.

– В зиндон да в колодки Гуляева! – выкрикнул Елкайдар и судорожно выбросил перед собой руки со стиснутыми в кулаки пальцами, словно вцепился уже в ворот гуляевского кафтана и тащит российского посланца в тюрьму – зиндон. – Неплюев прислал не послов, а доглядчиков для примечания Хивы и пределов Хорезмской земли! Их мало держать под караулом, надобно вывести в пески и там убить!

Шигаул Сапар-бай скосил глаза – как хану Каипу пришлись выкрики Елкайдара? – несмело возразил:

– Что сделали они плохого?

– От Гуляева все зло нашим купцам в урусских городах! Там их всюду теснят, хватают при совершении намаза и треплют за бороды, насмехаясь над нашей верой! В сырых ямах бьют кнутами, подвешивают за руки и жгут углями ноги, чтобы рассказали о дорогах на Хиву и провели урусское войско с большими пушками. Остерегись, о мудрый хан, не забыли урусы, как головы их князей висели над Бахча-дарвазом[44]. Хитрых змей пустили впереди войска, неслышных, но с ядом под языками!

Хан Каип вскинул голову и внимательно посмотрел на Малыбая, потом на Данилу Рукавкина – видел, как купец шепчет на ухо караван-баши «ференги урусов», переводя слова достарханчея. Во взгляде этом – настороженность.

По спине у Данилы – будто медведь заледенелой лапой продрал!

«Что мелет этот аршин заморский на наше начальство! Кто таскает их за бороды? Каков лгун! Им дозволили мечети соорудить на Гостином дворе, чтобы собирались там для совершения своих обрядов. Погубить решил посланцев этот сущий змей. Вон ведь уже и судорога бьет злобного достарханчея!» Упрямая гордость и желание дать должную отповедь наговорщику толкнули Рукавкина нарушить придворный этикет и без дозволения хана вступиться за честь посланцев.

– Нехорошие слова говоришь ты, Елкайдар! Про российских посланцев и про наше якобы неуважение к мусульманской вере и к хивинским купцам. О том ведомо всем, кто хотя бы раз бывал в наших городах. И сюда пришли мы не доглядчиками, а с миром. О мире же к вашему повелителю пишет в своих письмах и господин губернатор. Все остальное – злой и умышленный навет недоброжелателя.

Малыбай, пересказывая слова караванного старшины к Елкайдару, смотрел на хана Каипа.

– Зачем же Неплюев дары прислал подлому Куразбеку? Не для тайного ли сговора с убийцами повелителя Хорезма? Отвечай, хитрый урус!

«Эка бестия шабашная! Уже и нас впутывает в пагубный омут. Воистину, злоехидный человечишко», – насторожился Данила и заставил себя улыбнуться злобствующему Елкайдару.

– В тот день, когда собирался караван в Оренбурге, и ты, достарханчей, земно кланялся тому старшине Кураз-беку, не так ли? Или делал это с тайным умыслом против хана? Как же мог губернатор Неплюев не прислать ему малый подарок?

Малыбай перевел, и Данила заметил, как приспустил веки, тяжелые и словно припухшие, хан Каип, а по лицу шигаула чуть приметно скользнула легкая усмешка. И только толстенький Утяган-бек с прошением «ференги урусов» в руках стоял невозмутимо, словно все происходящее его не касалось: подчиненные ему диванбеки всегда соберут в ханскую казну столько подати, сколько потребует повелитель. За это хан Каип его и милует, подарками одаривает. Будут подарки и из товаров, присланных нежадным губернатором далекой холодной России. А Елкайдар пусть пока лает, будто пес, которому верблюд наступил на хвост тяжелой лапой. Когда-нибудь и хан Каип устанет от беспрестанного крика, захочет тишины и покоя…

– Посланец Гуляев противится браку пресветлого хана Каипа и прекрасной Матыр-Ханикей! Об этом нас известил верный человек. Но Гуляев убил того человека! И понесет достойную кару! А купцам сидеть в Хиве заложниками, чтоб сюда не пришли войска урусов, – вновь нашел к чему придраться Елкайдар.

«Так вот чьих рук это дело!» – ужаснулся Данила, тут же вспомнил случай, который мог разрушить весь их замысел с походом в Хиву и который едва не стоил ханской дочери жизни. Из-под зимней бараньей мурмолки по правому виску потекла теплая капля пота. «В злобе Елкайдар выбалтывает тайное, по нраву ли это будет хану?»

Сдерживаясь, чтобы и самому не сказать чего лишнего, Данила неопределенно пожал плечами.

– О сватовстве не скажу – не сведущ, о том хан самолично пусть спросит нашего посланца. А был один пришлый убит, так он по ханской ставке будто бешеная собака с ножом за Гуляевым гнался. И убил его другой посланец, Чучалов. Тому не я один самовидцем был, – и обернулся к посланцам Нурали-хана, словно приглашая их в свидетели.

Малыбай вновь перевел ответ караванного старшины и вновь адресуясь к хану Каипу, словно и не с Елкайдаром вел речь Данила Рукавкин. Достарханчей что-то пытался было выкрикнуть, но хан резко дернул бровью, и Елкайдар замер, тут же прикрыл рот узкой ладонью и отступил за спину повелителя Хорезма.

С большой почтительностью, но с тревогой в голосе и на лице переводил Малыбай ответную речь хана Каипа:

– Благороднейший и несравненный повелитель Хорезма благодарит гаспадына губырнатыра за щедрый подарка. Торопит наша посла ехать в Малый Орда за Матыр-Ханикей. Хан не хочет снять нукер у дверей посланца гаспадына губырнатыра, не давал свой дозволений и на торговля урусским купца, не будет пускать их и в Бухара. Он гаварыт, что теперь туркменский старшины и баи бунтовал, каракалпак савсем немирный стал. Стражам убирать от лавкам не может, разбой будет: хивинца бульно сердитый на «ференги урус» за свой купца, которого обижал будто бы в урусских городам. Теперь хан Каип будет узнавать, правда ли гаварыл Елкайдар про посланца Яма-гуля, правда ли, что мусульман хватал урусский началнык за борода и таскал, как худой козел по улицам, когда тот священный намаз делал. Если достарханчей гаварыл не совсем правда, тогда хан будет принимать посланца Ямагуль, когда и совсем мирным станет туркмен да каракалпак.