– Терра, – сказал он с надеждой в голосе.

Но это была еще не земля, а лишь скала, вокруг которой застыло море.

– Скала – это тоже хорошо. Можно будет от ветра укрыться.

Через час они были возле утеса, похожего на каменный косой парус затонувшего судна, и сделали очередной привал.

– Михаил, – обратился Валттери к Шпильковскому, – я думаю, что у меня начинается похожее заболевание, как у этого рыбака.

– Тоже воспаление легких? – насторожился Шпильковский.

– У меня поднимается температура, и я чувствую боль в груди. Может, это от холодного воздуха?

– Сделать вам укол?

– Когда надо будет, я и сам сделаю. Однако альбуцида не так много, а проколоть надо весь курс: каждые два часа – инъекция, иначе не будет никакого эффекта. Поэтому лучше отдадим лекарство ему, – он показал на Бронислава. – Как, кстати, его зовут?

– Тойво, – недолго думая, Альберт Валерьянович назвал Бронислава именем одного своего знакомого карела.

– О, Тойво – это по-фински «надежда». Хорошее имя. А пока моя болезнь прогрессирует, мы доберемся до человеческого жилья. Ты можешь подняться на этот утес и посмотреть, что там дальше? А то я очень устал.

– Хорошо, – согласился Шпильковский.

Пока финн делал Брониславу очередную инъекцию альбуцида, Альберт Валерьянович, несмотря на одышку и слабость в ногах, сумел подняться по каменистому склону.

– Там! – крикнул он с высоты. – Я вижу жилище людей!

Альберт Валерьянович был на сто процентов уверен, что дальше, примерно в нескольких километрах над белым льдом, возвышался островок. И там, между скал, виднелся дом с покатой крышей.

Шпильковский еще раз внимательно посмотрел, убедился, что это не обман зрения, не мираж.

– Как далеко? – спросил Валттери.

– К ночи мы должны прийти.

Альберт Валерьянович и финский корабельный врач уже снова запряглись в носилки, выглядевшие как небольшие дровни, и потащились в сторону «новооткрытого» острова.

Как только стемнело, Валттери достал из мешка с провиантом ракетницу – небольшой пистолет с широким стволом и деревянной ручкой. Финн выстрелил вверх в надежде, что из жилища их заметят и придут на помощь, потому что из-за усталости ни он, ни Шпильковский уже почти не могли передвигаться.

Малиновая звездочка ушла вертикально вверх, оставляя в небе тонкий волос следа, вверху она ярко вспыхнула, осветила на несколько минут широкое поле снега и льда, показала утомленным путникам ломаную линию горизонта.

Однако никакого знака – ни света, ни выстрела – со стороны дома не последовало.

– Привал на полчаса, а потом, сжав зубы, вперед, иначе замерзнем в снегу, – скомандовал Валттери.

Альберт Валерьянович кивнул и закрыл глаза. Сразу же всплыли картины лета в Карелии. Сочная зелень травы, буйство луговых трав, улыбка медсестры Маруси.

И все-таки они дошли до того дома… Стояла уже поздняя ночь. Полностью изможденные, они сели прямо в снег возле порога, как оказалось, совсем крохотной избы, лепившейся одной стеной к громадному утесу. Изба была грубо сколоченная, кособокая, одно окно забито, другое закрыто рыбьей кожей, выходило к берегу замершей бухты.

У Валттери уже не было сил даже подняться. Шпильковский дополз до двери, толкнул рукой. Дверь не открывалась. Он постучал. Немного подождал ответа. Потом постучал еще громче. В доме, казалось, никого не было.

Перспектива замерзнуть на пороге жилища заставила Альберта Валерьяновича действовать активнее. Некоторое время он отдыхал, набирался сил. Затем поднялся и налег на дверь всем весом своего тела.

Дверь, вмерзшая в плотный сугроб, приоткрылась только с третьей попытки. Из темной щели пахнуло старым деревом, сушеной рыбой и все тем же морозом.

В доме никого не было, но зато была печка, а также запас угля, мешок старых сухарей и рыболовные снасти. Уже из последних сил Валттери и Альберт Валерьянович протопили печь. Русский и финский военврачи рухнули на пол и проспали почти весь следующий день. Правда, начиная примерно с девяти утра у Валттери через каждые два часа начинал жужжать будильник наручных морских часов. Он открывал глаза и в полусонном состоянии, чисто машинально, колол больному краснофлотцу лекарство.

Однако жар у красного капитана не прекращался, и в себя он не приходил.

Альберту Валерьяновичу, Валттери и Брониславу крупно повезло. День, когда они заселились в сезонный домик рыбаков, был последним погожим деньком на протяжении последующих двух недель.

Зарядил такой снегопад, что домишко утонул в снежной массе, из которой теперь торчала только труба, а из нее валил черный дым.

Шпильковский откопал снег у двери, отбил одну доску у заколоченного окна, чтобы не прекратился доступ воздуха в дом. Альберт Валерьянович следил за порядком, готовил еду, кормил Бронислава и Валттери. Воду добывал из снега…

Финский корабельный врач слабел на глазах, он почти уже не вставал, хрипел, страшно кашлял. Иногда он начинал забываться, впадать в бессознательное состояние. Альберт Валерьянович хотел было разделить альбуцид и колоть его и Брониславу, и Валттери, но военврач страшным голосом на чистой латыни сказал:

– Не переводи препарат. Мне этой дозы недостаточно… А Тойво должен пойти на поправку. Скоро нас обнаружат.

Военфельдшер лечил его тем, что было в доме – чаем, в который капал драгоценные капли спирта, оставшегося еще во фляге, взятой с подводной лодки. В таком заточении прошла неделя.

Дыхание Бронислава тем временем очистилось, температура стала меньше. Однажды среди ночи он начал стонать:

– Валерьянка, где ты! Валерьянка, иди сюда… Данила тронулся! Держи его! Хрен моржовый, салабон херовый, подвесить его за… – краснофлотец бредил.

– Тихо, – прошептал ему Шпильковский, – молчи…

Но было уже поздно. Валттери открыл глаза и слушал.

– Лингва россикус? – спросил финн. – Это он говорит по-русски?

– Да… Он знает русский и сейчас бредит на этом языке.

– А финский он знает?

Валттери подполз к Брониславу и по-фински закричал:

– Тойво, куулэтко минуа! Воит саноа! – и начал изо всех сил тормошить больного.

Тот только бессвязно замычал. Финский корабельный врач еще несколько раз повторил свою фразу:

– Тойво, ты меня слышишь? Можешь говорить? Тойво, куулэтко минуа! Воит саноа?

– Склитрындень ты двузадстворчатый, едрить тя в перехлест из поворота в перекос, и через гвоздями в забитый клюз туда и обратно и в печенку и в селезенку, семиголовый восьмихер с четырьмя пробоинами… – заревел Бронислав, широко раскрыв ничего не видящие глаза.