Если согласиться с нашими аргументами, то можно сказать, что это особый вид капитализма, нехарактерный для Европы или США, так как в своем развитии охватывает ограниченную группу свободных (или «полусвободных») людей. Эмиль Дюркгейм говорил, что «вид есть норма по преимуществу и вследствие этого не может содержать в себе ничего ненормального». То есть сословный капитализм как особый вид классического европейского капитализма все-таки и несмотря ни на что представляет собой норму, нормальное социальное явление, нормальный социальный факт.

Э. Дюркгейм объясняет это так: «свойства, совокупность которых образует нормальный тип, смогли сделаться общими для данного вида не без причины. Эта общность сама по себе является фактом, нуждающимся в объяснении и обнаружении причины. Но она была бы необъяснима, если бы самые распространенные формы организации не были также, по крайней мере в целом, и самыми полезными. Как могли бы они сохраниться при столь большом разнообразии обстоятельств, если бы они не позволяли индивидам лучше сопротивляться разрушительным воздействиям? Наоборот, если другие формы более редки, то очевидно, что в среднем числе случаев представляющие их субъекты выживают с большим трудом. Наибольшая распространенность первых служит, стало быть, доказательством их превосходства».[340]

Получается, что сословный капитализм есть нормальная форма социальных отношений, их особый вид в силу его полезности и распространенности. Э. Дюркгейм утверждал, что «нормальный характер явления будет более очевиден, если будет доказано, что внешний признак, его обнаруживший, не только нагляден, но и обусловлен природой вещей, – если, одним словом, можно будет возвести эту фактическую нормальность в правовую».[341]

Ну, тут уж, как говорится, в яблочко – сословность как раз и была правовой нормой («Свод законов о состояниях»)! И тогда сословный капитализм есть нормальная, полезная и распространенная форма социальных отношений не просто в силу «фактической нормальности», но и в силу закона, благодаря чему именно право устанавливало социальную и политическую структуру общества и, конечно, экономические отношения.

Прежде всего экономические отношения! Именно они были целью, главным содержанием и предметом сословного права.

Не законы капитализма, а сословное право!

Правда, такое доказательство не всегда может подтверждаться только полезностью, поскольку она является величиной переменной – сегодня полезно вывозить ресурсы, а завтра, когда «насос» откачает воду до дна, «полезность» от их вывоза начнет стремиться к нулю, превращаясь в «бесполезность» и меняя таким образом знак социального действия с «плюса» на «минус».

Другими словами, логическая пара «полезность-бесполезность», своеобразные социальные качели, представляет собой механизм социальной ориентации общества, механизм социального выбора. Именно он и его положительные показатели могут подтвердить состояние нормы, в котором находится общество, несмотря, например, на всеобщее недовольство им. При положительном значении «полезности» общество сохраняет «нормальность» и «распространенность», а значит, и свою социальную устойчивость. При отрицательной «бесполезности» происходит обратный процесс – «нормальность» и «распространенность» сокращают свои значения, общество перестает быть «нормальным» и теряет устойчивость примерно так, как это было в России 1917 или на Украине 2014 годов.

Остается найти границу между «полезностью» и «бесполезностью».

Как подчеркивал Э. Дюркгейм, отличать нормальное от ненормального важно главным образом для прояснения практики. Для того, чтобы действовать со знанием дела, подчеркивал он, недостаточно знать, чего мы должны желать; важно знать, почему мы должны желать этого. «Научные положения относительно нормального состояния будут более непосредственно применимы к частным случаям, когда они будут сопровождаться указанием на их основания, потому что тогда легче будет узнать, в каких случаях и в каком направлении их нужно изменить при применении на практике».

Такая проверка, считал он, совершенно необходима, так как применение только первого метода может ввести в заблуждение. Эта проверка особенно «необходима для переходных периодов, когда весь вид находится в процессе изменения, еще не установившись окончательно в новой форме. В этом случае единственный нормальный тип, уже воплотившийся и данный в фактах, есть тип прошлого, который, однако, уже не отвечает новым условиям существования. Таким образом, какой-нибудь факт может сохраняться на всем пространстве вида, уже не отвечая требованиям ситуации. Он обладает тогда лишь кажущейся нормальностью: всеобщее распространение его есть только обманчивый ярлык, потому что, поддерживаясь лишь слепой силой привычки, оно не является более признаком того, что наблюдаемое явление тесно связано с общими условиями коллективного существования».[342]

После отмены крепостного права и проведения либеральных реформ Россия как раз и находилась в переходном периоде. Его своеобразие, как мы установили выше, заключалось в отсутствии социальной справедливости, которая была отменена в ходе Великой сословной контрреволюции 1785–1861 годов. Поэтому то самое право, благодаря которому в социальных отношениях установилась «норма» в этот переходный период, превратилось в «кажущуюся нормальность», и хотя оно отжило свой век, тем не менее, поддерживалось «силой слепой привычки». Точно так же как и его детище – сословный капитализм, так и не успевший стать классическим, уже отжил свой век и перешел в разряд «кажущейся нормальности».

Катализатором, подтолкнувшим социальную систему к слому ее уже деформированной структуры, стала Первая мировая война, война без цели и за чужие имперские интересы. Она как раз и стала этой самой границей между «полезностью» и «бесполезностью», потому что благодаря эффекту обратной социальной полярности и исчерпанию производящих ресурсов Россия в феврале 1917 года перешагнула нулевой меридиан, оставив позади «полезность» и «кажущую нормальность».

«Бесполезный» в условиях мировой войны сословный капитализм был положен на плаху, он ждал своего палача.

Сегодня наука глубоко и всесторонне изучила такие понятия как капитализм и социализм. Капитализм уже глубоко проник во все поры нашей жизни. Но, пожалуй, ни у кого нет сомнений в том, что современный российский капитализм заметно отличается от того, который существует на Западе. Он как будто какой-то ненастоящий. Некоторые особенно въедливые специалисты прямо так и говорят – Россия выступает как карикатурное отражение Запада.[343]Демократия лишь «имитирует отсутствующие институты» (Л. Шевцова), предприниматели, как и в царские времена, добиваются высот обычно при опоре на государственные ресурсы, чиновники используют свое служебное положение в целях личного обогащения, а закон часто защищает интересы граждан избирательно, в зависимости от их финансовых и властных возможностей, перечеркивая принятое в мире представление о равенстве и справедливости. Поэтому у обычных людей в России сложилось совершенно четкое представление о капитализме. Им приходится с ним мириться.