До самого вечера их никто не тревожил: ни Белка, ни Курш, ни невесть куда запропастившийся наниматель. Лакр даже рискнул прогуляться по округе, изучая колючие дебри и широкую петлю речного русла, в котором уже много лет не было ни капли влаги. Поглядел на орешник, попробовал ледяную воду из бьющего из-под камней ключа, прошелся вдоль песчаной отмели, где когда-то наверняка водилась крупная рыба. Но не нашел ни Белика, ни его следов, ни заказчика.

— Ну что? — задал глупый вопрос Брон, когда ланниец вернулся в лагерь.

Лакр только мотнул головой.

— А следы?

— Нет никаких следов, — буркнул стрелок, усаживаясь в стороне от костра. — Я даже не могу сказать, в какой он стороне. Ты разве не заметил, как он старался нам путь показать этим утром? Веточки ни одной не сломал, землю сапогами не топтал, травку почти нигде не примял. А если где и попрыгал подольше, то только для того, чтоб мы со следа не сбились.

— И то не всегда заметно было, — согласно фыркнул Ивер. — Стрелки, конечно, уже перебор — не настолько мы дураки, чтобы не увидеть остального. Но, полагаю, это был очередной намек на то, что нам надо под самый нос сунуть грязную портянку, чтобы стало понятно, насколько же она воняет.

— У меня тоже сложилось впечатление, что он нарисовал их исключительно из вредности.

— Угу, — отозвался Брон. — И реку напоказ перешел. И вообще почти все делает на публику, как бродячий скоморох.

— Ну, положим, не все и не всегда, — возразил Терг, устраиваясь на другом конце поляны. — У Фарга-то кружку он хорошо метнул. И, главное, быстро. Даже я не успел заметить, когда он ее сцапал. А ведь рядом сидел!

Ивер задумчиво кивнул:

— Да. С воришкой вышло странно. И отношение Фарга к нему тоже непонятно. Как к равному, я бы сказал.

Какое-то время помолчали, думая каждый о своем и все вместе — о Белике. Потом услышали неясный шум и встрепенулись, полагая, что он все-таки перестал прятаться, но нет — оказалось, просто Курш вернулся с охоты и предусмотрительно извещал дурных смертных о своем приближении, чтоб не пугались и острыми предметами в лицо не кидались: щекотно. А потом и сам вынырнул из-за деревьев огромным черным призраком, держа в зубах жестоко загрызенную заячью тушку. Правда, братья не поняли, почему грамарец так странно мотал головой и фыркал, словно не мог стряхнуть добычу с клыков, но беспокоиться не стали — может, просто развлекается? Кто его, зубастого, знает? Или он, как Белик, любит покрасоваться?

Терг поначалу в ту сторону едва взглянул. Стрегон вообще удалился по насущным делам. Но когда фырканье стало громче, а массивный скакун заметался по опушке, все яростнее мотая головой и едва не налетая на деревья, братья засомневались. А потом и забеспокоились: с Куршем было что-то не так. Он непонимающе оглядывался, вертелся на месте в поисках знакомого лица и смотрел с таким отчаянием, что это было сложно не заметить. Более того, все никак не мог стряхнуть прилипшую к зубам заячью тушку и был этим откровенно напуган. Его бока бурно вздымались, на морде вскоре выступила пена, пышный хвост намок и повис. Из копыт то и дело без причины выстреливали длинные когти, вспахивая землю на немаленькую глубину.

— Курш, ты чего? — опасливо отступил Лакр, шаря глазами по дрожащему уже всем телом грамарцу. — Что случилось? Болит что-то?

— У-а-у! — горестно взвыл Курш, лихорадочно оглядываясь.

Затем снова мотнул головой, но проклятый заяц застрял намертво. Грамарец даже копытом попытался достать, когтем попробовал стянуть с зубов окровавленную тушку, но тщетно.

— Торкова лысина! — вполголоса ругнулся Терг, поспешно отступая к деревьям, потому что громадный конь снова заметался в опасной близости от костра. Того и гляди затопчет. Или опрокинет на землю, а потом затопчет. Что-то непонятное с ним творилось. Может, звериная сущность проснулась? Может, ему человеческой крови надо пару раз в неделю попробовать? Вдруг он как оборотень, которому только и надо, что под лунный свет попасть? Или ягод здешних нажрался? Может, головой ударился? Взбесился? Дурацкий заяц ядовитым оказался, а жеребец его сдуру цапнул?

Курш неожиданно взревел во весь голос и взвился на дыбы. Потом завертелся, грозя растоптать любого, кто попадет под ноги. Заметался, завыл снова, больше не видя и не понимая ничего. Широко разинул широкую пасть, тяжело задышал, словно ему не хватало воздуха. Глаза его помутнели, заслезились. Истерзанный заяц повис на одном клыке, словно сломанная игрушка. Но конь теперь выл не переставая на одной низкой ноте, мечась по всей округе, то и дело капая из пасти густой пеной.

— Курш! — вдруг горестно вскрикнул знакомый голос, и через поляну быстрее молнии метнулось гибкое тело.

Грамарец вздрогнул от мощного удара в бок, взвился, но равновесия не удержал — с еще одним, поистине безумным ревом пошатнулся на широко расставленных копытах, а потом тяжелой колодой рухнул навзничь, едва не похоронив под собой невесомое тело Белки. Они гулко ударились о землю, заставив ее содрогнуться, но перед тем, как оказаться под грузной тушей, Белка все-таки успела оплести зверя ногами и вывернуть напряженную шею. А потом с силой прижала ее к себе и тесно обхватила обеими руками, чтобы оскаленная, безостановочно щелкающая пасть с остатками проклятого кролика оказалась у нее под подбородком.

— Курш, тихо… тихо, малыш… это я, слышишь? Я здесь, рядом, я тебя держу, — донесся до остолбеневших наемников ее голос. — Да как же ты… еще так рано… мальчик мой хороший… господи!

Курш яростно забился, словно его терзала безумная боль. Глаза были дико вытаращены и бешено вращались в орбитах, тяжелые копыта непрерывно скребли землю, вверх взлетали целые пласты дерна. Могучее тело извивалось, силясь подняться, но Белка не давала — едва не плача, прижимала к себе страшно изменившуюся морду и торопливо шарила глазами вокруг себя.

— Рыжий, кинь мне палку! — вдруг рявкнула в сторону. — Живо! Самую толстую, что увидишь!

Грамарец страшновато захрипел.

— Быстрее, улитка! Я его долго не удержу!

Лакр наконец очнулся от ступора и поспешно швырнул первое, что попалось под руку, — приближаться к этому взбесившемуся чудовищу у него не возникло абсолютно никакого желания. Как с ним Белик справляется — уму непостижимо! Силища-то у Курша немереная! Вон как рвется! Чуть жилы наружу не вылезают! Мышцы — как канаты, а уж если заденет когтем — все, порвет надвое, и даже вякнуть не успеешь! Правильно пацан под него забрался — там не достанет! Но ох, как же ему, должно быть, сейчас тяжело!

Под крепкими зубами Курша толстая коряга жалобно хрустнула и развалилась на две части. В тот же миг Белка сочно выругалась и вдруг, к искреннему ужасу братьев, сунула в бешено щелкающую пасть левую руку. Глубоко, до самого локтя. Почти сразу мощные челюсти с отвратительным звуком захлопнулись, но Гончая надавила еще сильнее, настойчиво продвигая руку дальше, за самые последние зубы, чтобы грамарец не смог ни открыть, ни закрыть пасть. А потом прижала его еще теснее, надежно зафиксировала и второй рукой со всей силы ударила. Быстро, точно и без всякой жалости. В крохотную точку под левым ухом.