Слушай, это что же такое? Это уж не бомбежка. Да, это пушки. Откуда же они бьют? Не знаю… Знаю только, что стреляют. Из 77-миллиметровок бьют… Это вам не шуточки. Хоть бы там пошевеливались побыстрее, забирали бы нас в лодки.

Жан-Блэз и его зуавы отправились в Дюнкерк за продовольствием для своих товарищей — обозных. Им попался грузовик, стоявший без дела около какого-то дома. Прихватили его — ведь их машины остались на канале, у англичан. Ой-ой, что делается в Дюнкерке! Кругом разрушение. Развороченные улицы пылают и дымятся, завалены обломками и всяким хламом. Уничтожены целые кварталы, высятся горы битого кирпича и штукатурки; а что было в домах — не узнать: бомбежка все истолкла, искрошила, на пожарище все стало однообразно серым и черным, как огромный негатив. И так странно было видеть уцелевшую фламандскую башню, по старинке надзиравшую за рыночной площадью. Стой, стой! Сюда не сворачивай, наш грузовичок по развалинам не приучен ходить. В порту опять натолкнулись на продовольственные запасы английских войск: сухари, бобы и зеленый горошек в консервных банках, сигареты и солонина… — Ну, крути баранку. — Погоди, дай сперва перекусить. — Рядом пылал склад, а какое множество валялось кругом военных материалов! — По-моему, это просто бесстыдство! Верно? — сказал Жан-Блэз своему соседу, и тот посмотрел на него, широко раскрыв глаза.

Когда вернешься на насиженное место из поездки, все видишь другими глазами. Удивляешься, сколько в песках людей в шинелях, с винтовкой на ремне, с патронной сумкой у пояса. Одни в касках, другие в беретах или в пилотках. У всех небритые, неровно обросшие лица. Лениво волоча ноги, кое-кто шатается по берегу, с большим мешком за спиной. Ну как, по-твоему, похоже это на войну четырнадцатого года? Все такие измученные, грязные, измятые, с посеревшими лицами. Побережье на целые километры сплошь усеяно людьми. Ковер из потных тел, страдающих коликами. Едва видна полоска песчаной земли, которая одна еще служит связью меж этими разъединенными людьми, хоть они и дышат чуть ли не в лицо друг другу.

Никогда еще не было так мало места для широких обобщений.

* * *

В Луазон-су-Ланс установились новые отношения между людьми. Вот, например, у Платьо с соседями — с теми, у которых хозяйка больна раком. Раньше Шарлотта здоровалась с ними, они отвечали тем же — вот и все. Хозяин говорил Нестору: «Добрый день, голубчик!..» Сейчас он уехал отсюда. Жену оставил дома и при ней старуху родственницу в качестве сиделки. Очень ему горько было одному уезжать, да что поделаешь — немцы забирают мужчин. А жене совсем плохо, куда ж ее везти? Соседки охотно одолжили Шарлотте чашки. Потом Шарлотта пришла к ним помочь прибраться и принесла для больной яйцо. Такая редкость — яйцо! Родственница хозяйки рассыпалась в благодарностях и съела его сама: ведь яйца, даже самые свежие, не подходящая пища для больных раком. Уехавший муж работал по газетной части, да еще что-то такое делал в церковном благотворительном обществе — кажется, занимался приютами… Он выпускал приходские ведомости. Осталось все его типографское оборудование. — Как ты сказала? — переспросил Жером. Шарлотта все суетилась, хлопотала, как будто ей нужно было навести порядок не в двух своих комнатках, а в апартаментах Лувра. Тетка стряпала у плиты. Нестор кивнул головой. Он угадал мысль товарища.

Новые отношения между людьми… После обеда Нестор отправился к Леронам, на другой конец Ланса. Так странно было видеть знакомый город, в котором хозяйничали теперь фрицы. Все очень просто: они расположились там, где у англичан и у французов были всякие управления и штабы. У штабов повадки, как у собак, — где одна подняла ножку, туда и другая бежит. В центре города на каждом углу останавливали, проверяли документы. Около рудничной конторы была толчея. Нестор перешел через железнодорожное полотно по мосту Цезарины и свернул на улицу Поль-Бер. Леонар Лерон работал на шахте № 9 и жил поэтому в поселке Сен-Теодор. Собственно, Нестор шел не к самому Леонару — от этого товарища толку мало, ничего не желает делать. Зато жена его совсем из другого теста. Когда началась война и партия была запрещена, сорокалетняя Барбетта Лерон, не умевшая ни читать, ни писать, решила научиться грамоте. Ведь надо же, чтобы женщины могли заменить мужчин в политической борьбе. Конечно, перо не так уж хорошо слушалось Барбетту, писала она с ошибками, делала помарки, но все-таки теперь она умела писать. Именно через нее Нестор, после разговора с Жеромом, решил наладить связь с товарищами, чтобы восстановить партийную организацию. Вот удача — самого Лерона не оказалось дома. Хотя вообще-то устраивать явки на квартирах у рабочих не следует. — Слушай, лучше всего назначать встречи за каналом, по дороге к Авиону. Я бы приходил со стороны Бассейна, а ты навстречу мне, от железной дороги. А еще можно встречаться около террикона шахты № 5. Ты как смотришь на это дело? — Словом, Барбетта получила задание уведомить товарища с шахты № 14, поляка, ответственного по работе в Лансе, затем — Этьена, товарища с шахты № 11, и профсоюзного делегата с шахты № 4. Собраться надо поскорее, лучше всего завтра. Ты успеешь уведомить всех сегодня? Только, смотри, незаметно… — Молчи, — шепнула Барбетта. — Вернулся домой Лерон. — Вот заглянул к вам узнать, какие новости, что делается, — сказал Нестор. Когда он ушел, Лерон буркнул, что ему не нравятся эти посещения, зачем Платьо вертится около Барбетты. Отвяжись ты, ответила Барбетта. Не стыдно тебе, ведь я старуха… Да и Нестор-то — сущий скелет! Только что из тюрьмы вышел…

Новые отношения между людьми, и не только в Лансе. Взять хотя бы Гарнс. Можно было подумать, что у тех, кто вернулся, только одна забота: привести свое хозяйство в порядок; и одно беспокойство: будет ли работа.

Как это удивительно: вернулись домой! Все вернулись. Казалось, все теперь просто: отомкнуть запертые двери домов и все водворить на свое место — дочкины пеленки, шерстяные вещи, башмаки, подушки. И малютку тоже. — Послушай, как она раскричалась, а ведь ей только три недели… И все время слюни пускает, бесстыдница. — Папа, не корите нас, пожалуйста: мы же ничего еще не понимаем, научимся… — Света со станции пока не дали. Какая тишина! Просто невероятно… Когда же возобновится работа? Ведь сбережений нет, жить не на что. За пятнадцать рабочих дней (в воскресенье отдыха не полагалось)