метров. Вот это уж наверняка порт. До самого горизонта нагромождение разнообразного оборудования, огромные водоемы с дамбами, на фоне неба темные силуэты лебедок.

И тогда наступил день великих обманов. На молу, в середине причала, сотни людей, артиллеристы, драгуны, санитары ждали прибытия транспортов. Начались потасовки и драки, как на ярмарке. Части, возглавляемые энергичными офицерами, полковниками, майорами, возникнув в последнюю минуту, как из-под земли, опережали тех, кто терпеливо ожидал очереди на погрузку, отталкивали их, брали штурмом отходящие суда. Да и нечего сказать, суда! Как может, например, это лопастное каботажное суденышко, мирно ходящее вдоль берегов, как оно может пересечь Ла-манш? Да к тому же их всего три-четыре судна. На пристани снова завязывались драки, сержанты ругались и пускали в ход кулаки. А в довершение кругом рвутся снаряды, осыпая осколками толпу, домик коменданта порта загорелся, английские летчики под оглушительный вой зениток отогнали несколько звеньев вражеских самолетов… и вдруг в воцарившейся тишине топот ног людей, бегущих к другим причалам, затем часы и часы ожидания, и ничего, хоть бы один завалящий баркас… Ровно в четыре часа пополудни вдалеке возле маяка пришвартовался крохотный голландский катер… Нет, обратно он не пойдет, да и сколько народу он сможет взять? От силы десять человек. Катер возвращается из Фолкстона, там уже начали беспокоиться: ни один транспорт, вышедший сегодня из Дюнкерка, не пришел в Англию. В море перед Дюнкерком сплошной затор потопленных кораблей, крейсеров, недавно даже подобрали команду подводной лодки. Гроппар захохотал во все горло: так им и надо, пролезли на наши места! Алэн возмутился, но, откровенно говоря, слова Гроппара выразили всеобщие чувства.

Здесь-то Жан де Монсэ встретился с командиром батареи 75-миллиметровок, который до войны преподавал у них в Жансоновском лицее, с капитаном Кормейлем… Они разговорились; перед ними простиралась пустынная гавань, охваченная полукружьем мола, где выдавался в открытое море причал возле выхода, который вел к рейду. Санитары, сидя или лежа прямо на плитах мола, слушали, как Морльер, Делла-Роза, Пелико, Бельзонс, Вормс и Жонет пели «Девушки из Ля-Рошели»[732], а Жан тем временем неторопливо шагал по молу и снова чувствовал себя школьником и доверчиво готов был принять совет от взрослого, довериться кому-нибудь.

— Простите, господин Кормейль, — говорил Жан. — Но мы еще в лицее знали, об этом у нас говорили… вы сами видели весь ужас, это разложение… Как коммунисты могут объяснить все это?

Пьер Кормейль посмотрел на Жана. Здесь, среди всеобщей неуверенности, среди криков и драк, он вдруг почувствовал симпатию к своему юному собеседнику и сказал: — Конечно, они могли бы объяснить… и смогут объяснить, когда в их распоряжении будут необходимые данные, факты. Да, все это ужасно. Но скажи откровенно, дружок, неужели наиболее характерно для тебя во всей этой картине именно разложение?

— Нет, вы поглядите только! — настаивал Жан. — Грабежи, мародерство, пьянство, трусость… полная потеря власти над собой. И ведь это была армия, а теперь, разве вы не видите, что это просто банды.

— Ты говоришь, была армия… В армии есть всякое, только оно обуздывается. Но ведь ты же сам видел, как держался старый врач — ваш полковник — на морском вокзале. Мы как раз за вами шли. Ведь это, кажется, твои товарищи поют в такую минуту? И даже твое собственное отвращение к ворам, к пьяницам… Всего этого Дюнкерк не уничтожил. Разлагается то, что скрывалось за внешней формой. Смотри, не ошибись: ведь во многих из тех, кто на твоих глазах потерял голову, не знает, что делать, куда идти, в них, может быть, говорит просто воля к жизни. Драться до последней капли крови — кто спорит! — превосходно, но ради чего драться? Разве им объяснили, ради чего, да так объяснили, чтобы они поверили? Ты сам отлично знаешь, что нет. Значит, ты считаешь трусостью это неистовое желание выжить, выжить наперекор всему? В иных случаях это действительно так. Но возьми, скажем, пехотинца или артиллериста, которые вчера еще сражались… Они не оставили своих позиций, хотя не раз могли отговориться тем, что их все равно не удержать. Напротив, в девяносто девяти случаях из ста они не понимали, почему им приказывают отходить… Ведь, оставшись, они задержали бы противника хоть на полдня, пусть хоть на час… Но вместо этого приходит приказ отступать, а потом вдруг велят бросать оружие, ломать грузовики, потом приводят их на берег моря да еще советуют: потерпите, братцы!

— Не знаю, — пробормотал Жан. — Мне кажется, что у каждого человека должна быть внутренняя потребность в чистоте.

— Быть может, именно в силу этой-то потребности многие из нас стараются как-то отстраниться от этого хаоса, где человеку оставлена только одна цель — спасти свою жизнь. Слишком уж ты строго судишь. Я лично одобряю, когда молодость предъявляет столь суровые требования, но мой долг сказать тебе, что в этой кровавой бане не всё сплошная мерзость, а уж кому, как не нам, полагается проявлять должное терпение.

— Нам? — повторил Жан. — Я не коммунист. — Кормейль расхохотался: — Вот ты, оказывается, какой. Первое лицо множественного числа для тебя уже партия. Ладно, дружок, мы поговорим с тобой на эту тему, когда вернемся из Англии.

Бух! Бух! — осколки снарядов фонтаном полетели в толпу солдат, которые невольно пригнули головы. Второй снаряд упал в воду. Третий… — Скажи, Жан, — спросил Рауль, — с каким это ты артиллеристом сейчас разговаривал? — Ты же его видел, помнишь, в Бельгии, в замке? Он у нас в лицее преподавал географию.

Они окончательно признали друг друга только на контрминоносце «Флора». Ибо около семи часов вечера, когда всех уже охватила полная безнадежность, а появившиеся, наконец, суда лавировали вдали, где-то у мола, когда все уже считали, что их окончательно покинули на произвол судьбы, вдруг подошел к причалу контрминоносец «Флора», та самая «Флора», которая одиннадцать дней тому назад привезла из инспекционной поездки генерала Вейгана; и, вопреки пререканиям и крикам набежавших солдат из других частей, которые доказывали свое право на внеочередную посадку, на этот раз все ожидающие были взяты на борт — под непрерывной бомбежкой с двух самолетов. Но один самолет подбили зенитки, а другой удалился. Столпившись на палубе и вдыхая долгожданный воздух морских просторов, санитары шутили, вступали в разговоры с командой, и никто уж не вспоминал о потопленных судах, так успокоительно надежен и деловит был ровный ход контрминоносца, и каждый со снисходительным любопытством туриста глядел на торчащие из воды островерхие шапки разбитых судов. Жонет