Еще одна ложь. Кто знает, что ждет теперь Лили? Но Аннелизе сознательно пустилась на эту уловку. Она старалась всеми силами оттянуть встречу с Бет, потому что тогда ей пришлось бы рассказать дочери о своем разрыве с Эдвардом, а ей не хватало мужества это сделать.

Дико, конечно, что она не рассказала Бет обо всем с самого начала. «Теперь дочь будет в бешенстве», — устало подумала про себя Аннелизе. Но ее преследовал дурацкий страх совершить нечто непоправимое, словно открыть Бет правду об отце — значило сжечь за собой мосты.

Аннелизе чувствовала, что у нее не хватит сил на обеих девочек — Иззи и Бет. Именно это она и хотела сказать Лили, когда появилась сестра.

— Я больше не нужна Бет, — прошептала она вполголоса самой себе, сидя за столиком в больничном кафетерии. — У нее есть Маркус, он ее обожает и заботится о ней. Никому-то я теперь не нужна. Меня ничто больше не привязывает к жизни. Впервые за все эти годы меня ничто здесь не держит.

Эта мысль казалась ужасной, но в то же время она несла освобождение.

Ей не за что цепляться в этом мире. Она может спрыгнуть с утеса или зайти далеко-далеко в море, пока волны не накроют ее с головой, и никто по большому счету не станет по ней горевать.

— Как же ты выдержала, Лили? — произнесла она вслух.

Пожалуй, Аннелизе знала ответ. Лили нашла утешение в Иззи. Она загнала боль внутрь, заставила себя забыть о горе ради внучки.

Что же до Аннелизе, то у нее не осталось теперь никого, кроме себя самой. А на себя ей было решительно наплевать.

Первой, кого увидела Иззи, шагнув в четырехместную больничную палату, была Аннелизе. Она сидела, задумавшись, с вязаньем на коленях у постели Лили, и при виде ее родного лица Иззи пришлось закусить губу, чтобы чуть не расплакаться и не загубить окончательно плоды своих усилий: по дороге в больницу она кое-как подправила остатки макияжа.

Потом она увидела бабушку, сухенькую и хрупкую, словно ребенок, ничуть не похожую на прежнюю энергичную, жизнерадостную Лили. Краска отлила от щек Иззи, и вся ее защитная броня мгновенно расплылась, как размокший картон.

— Аннелизе, — всхлипнула Иззи, бросаясь к постели бабушки. — О Господи, бабуля… моя бедная бабуля. — Она в ужасе руку Аннелизе, и та ласково похлопала рыдающую племянницу по плечу. — Бабуля… — шептала Иззи, склонившись над неподвижным тельцем Лили и гладя худые безжизненные руки старушки.

Аннелизе подумала, что лучше оставить бабушку с внучкой вдвоем и дать Иззи поплакать рядом с самым дорогим и близким ей человеком. Она отвернулась, чтобы не нарушать их уединения, но тут Иззи ее позвала:

— Аннелизе! Бабуля говорит!

— Что? — Аннелизе подскочила к кровати. — Она еще не вернулась в сознание, Иззи. Нам лучше позвать врача.

— Да, бабуля, — шептала Иззи, не слушая тетку. Она наклонилась к самому лицу бабушки, пытаясь разобрать ее шепот. Губы Лили двигались, а открытые глаза на бледном, морщинистом лице казались до странности яркими для человека, прожившего без малого девяносто лет на этой земле.

— Мы здесь, Лили, — тихо проговорила Аннелизе, — ты в больнице. У тебя был удар, милая, но теперь все будет хорошо.

Лили устремила взгляд в потолок, словно узнала кого-то, невидимого для остальных.

— Джейми. — Ее слабый голос напоминал тихий шелест бумаги. — Джейми, ты здесь?

Иззи и Аннелизе изумленно переглянулись. Джейми? Они не знали никакого Джейми.

— Джейми? — чуть слышно позвала Лили.

— Бабуля, это я, Иззи. — Она нежно погладила сморщенную бабушкину щеку, и глаза Лили медленно закрылись. Короткий проблеск сознания угас, лицо старой женщины снова сделалось неподвижным. — Я ничего не понимаю, — растерянно пробормотала Иззи. — Папа сказал, что бабушка лежит без сознания…

— Так и есть. Она все еще в коме, — подтвердила Аннелизе. — Твоя бабуля так и не пришла в себя. Она уловила твой голос, но говорила не с нами. Милая Лили видела кого-то другого…

— Джейми. — Иззи плюхнулась на стул рядом с кроватью. — Кто, черт возьми, такой этот Джейми?

Октябрь 1940 года

Лили Кеннеди выпрямила обтянутые чулками ноги, уперлась ступнями в основание кремовой плиты «Ага» в огромной кухне Ратнари-Хауса и принялась маленькими глотками потягивать горячий чай из тонкой фарфоровой чашки с цветочным узором. Было раннее утро, и в комнате царила тишина, Нарушаемая лишь громким тиканьем часов на стене да редкими криками забияки-петуха во дворе.

Прошагав в тяжелых уличных башмаках десять минут по аллее от Кузницы до большого дома, Лили с мамой успели замерзнуть, хотя и старались идти быстро. Морозный воздух пощипывал щеки. Темные деревья в тусклых лучах рассветного солнца отбрасывали длинные тени.

Лили не боялась темноты: девушка, выросшая в сельской местности, не станет шарахаться от каждого сгустка мрака. И все же, засидевшись допоздна у какой-нибудь подруги в Тамарине и возвращаясь ночью домой на велосипеде, Лили не раз испуганно замирала в седле и прислушивалась к ночным шорохам, ведь в округе ходило немало жутких историй о призраках и духах. Однако черное расплывчатое пятно у дороги чаще всего оказывалось заблудившейся коровой или безобидным кустом терна.

Томми рассказывал в своих письмах об уличных фонарях и неоновых вывесках в Лондоне, об окутанных мягким сиянием домах на фоне темного неба. Томми говорил, что теперь город погружен во мрак — никто не хочет подавать сигнал мистеру Гитлеру. Лили с трудом представляла себе город, такой огромный, как Лондон. В жизни ей пока не доводилось видеть городов крупнее Дангарвана, а Лондон, Париж и Нью-Йорк были ей знакомы лишь по чудесным фильмам, которые или в кинотеатре «Ормонд».

Но теперь, уже совсем скоро, ей предстояло увидеть Лондон своими глазами. Оставалось подождать всего несколько дней. Лили взволнованно затаила дыхание, смакуя эту мысль, но тут же озабоченно нахмурилась. Томми помог ей разузнать условия приема на курсы медсестер в королевской бесплатной больнице, но он не сможет ее встретить. Королевский ирландский фузилерный полк, к которому он приписан, к тому времени уже покинет Лондон. Само собой, Томми не сказал, куда его отправят.

Прочитав последнее письмо сына, отец скомкал его и швырнул в огонь.

«Сначала ушел Томми, а теперь и ты, Лили? Зачем это тебе? — угрюмо проворчал он. — Разве мало нам своих войн? Почему мы должны посылать наших детей воевать на чужой земле?»

Лили не ответила. Она понимала, что за всеми гневными речами отца против войны, в которой Ирландия занимала нейтральную позицию, скрывается мучительный страх потерять любимого сына, ставшего солдатом. Маме в отличие от отца не нужно было ничего объяснять. Она чувствовала, что Лили мечтает о другой жизни и хочет любой ценой вырваться из Ратнари-Хауса.

— Кто не бывал в этом доме, ни за что не поверит, что здесь так холодно, — озабоченно пожаловалась мама, торопливо входя в кухню в своей привычной одежде экономки. — Постели опять отсырели, ну что ты будешь делать? Если не удастся привести все в порядок до приезда ее светлости, не миновать скандала.