— Почему? — не то чтобы это было моё дело, но по моим наблюдениям носители колдовской крови наоборот всячески пытаются размножиться обо всё, что ни попадя.

— Ах брось, Шааз. Родиться в семье колдунов, имеющей тысячелетнюю историю — значит нести в себе не только долю наследия, но и фамильные проклятия, откаты, тени… Знаешь, моя семья была убита в лагере смерти, когда я был очень, очень мал. Не то чтобы это была необычная судьба для тех времён. Можно сказать, мне с дедом повезло спастись только чудом… Но об этом чуде мы поговорим позже. Сам факт, что я был тогда до крайности мал. А когда всё же вырос, вник в семейную историю и узнал некоторые подробности тех событий — тогда вдруг выяснилось, что люди, принявшие весьма активное участие в смерти моих родителей и сиблингов, всё ещё живы, весьма здоровы и даже очень преуспевают. И я, не считаясь с ценой, исправил эту ситуацию по своему усмотрению.

Что же, это многое объясняет.

— Это многое объясняет, верно? — усмехнулся он. — Как ты лучше прочих понимаешь, у иных видов колдовства есть своя цена. И за убийство во имя мести она весьма высока… Не упоминая уж тот факт, что я был крайне изобретателен в своей мести. Видишь ли, я верил (и предпочитаю верить до сих пор), что человек, написавший донос, в конечном итоге виновнее человека, исполнившего приказ… Впрочем, речь всего лишь о том, что я был молод. И прибегнул к крайне… опасным формам магии.

— Небось, что-то родовое?

— Да. Проще говоря, я убил не только моего обидчика, который на тот момент был весьма стар, но и всех, в ком текла его кровь. Они умерли один за другим от вполне естественных причин, но в поразительных мучениях… И следует отметить, что мой враг был весьма плодовит. И его дети тоже.

Да уж, могу представить.

— Так или иначе, за вещи вроде тех, которые я совершил, положена своя цена. И затрагивает она не только меня, как ты понимаешь. Потому я знал точно, что семьи у меня не будет, и даже не слишком сожалел об этом. Но Джим… Знаешь, мне было жаль, что книги и знания пропадут всуе. И этого ребёнка, которому уготована ужасная смерть или судьба несчастного сироты, мне тоже стало жаль. Я подумал: вот он, тот, кого проклятие не коснётся, тот, кому я могу всё оставить… Был глуп. Непростительно глуп.

Я ничего не сказал. Да и что тут скажешь-то?

— Джим оказался замечательным ребёнком. То есть, поначалу мне пришлось с ним тяжело, но это совершенно нормально, учитывая все сопряженные с усыновлением такого рода детей проблемы. Мне пришлось потратить много сил в первую очередь на то, чтобы адаптировать его, научить читать, подтянуть до уровня сверстников и пережить неизбежно крайне сложный в его случае подростковый и переходный кризис… На это действительно ушло много времени и сил, но оно того стоило. Он вырос умным, сильным и красивым. Был он, правда, по сути скорее дельцом, чем колдуном, но меня где-то это радовало: ты, наверное, знаешь сам, Шааз, как тяжело людям с ярко выраженным колдовским даром среди людей. Ты ведь много таких повидал.

Ну да, много. И среди людей им сложно — но это, конечно, вопрос вкуса.

То есть, существовать в принципе сложно, от этого не убежишь. Но так уж вышло, что для наделённых особым видением открыты не только многие знания с классически сопутствующими им печалями, но и недоступные другим горизонты…

Но и платить за это, конечно, приходится. Что же в этом мире приходит не с ценой?

— Мой мальчик учился в одном из лучших университетов. И, пусть устроил его туда я, спасибо старым друзьям семьи, но успехи Джима стали уже совершенно не моей заслугой. Он отлично учился, лазил по горам, влюбился в замечательную девушку… И стал для меня тем, что порой называют смыслом жизни. Оглядываясь назад, именно в этом и была моя ошибка. Я никогда не задумывался, что магия вроде той, которую я учинил, может быть чувствительна не только к кровной связи.

Старик помолчал. Я чувствовал, что старые, наполовину похороненные воспоминания ворочаются в глубине его души, как нарыв.

— Я ничего не почувствовал, — заметил он в итоге, и за этим “ничего” стояла хорошо знакомая мне благодаря ангелу боль беспомощности и вины. — Силы, что всегда служили мне верой и правдой, показывая сокрытое и позволяя почувствовать далёкое, молчали. Даже когда Джим не отвечал на мои звонки, я подумал: мальчик наверняка развлекается с невестой. Я подумал: молодость. Я занимался старинными рукописями, пока мой сын и его девушка умирали в горах. Позже, заполучив отчёт о его гибели, я узнал: три дня. Три дня он лежал там, в ущелье, рядом со своей мёртвой невестой. Три дня он боролся за жизнь, пребывал в агонии, зная, что я, наделённый пророческим даром, приду за ним. Но я не пришёл… Я не пришёл. Мой дар подвёл меня. Очевидно, это была цена за ту давнюю магию. Оглядываясь назад, это можно назвать жуткой иронией. Такие вещи цепляются друг за друга, не так ли?

В комнате для вызова повисла тишина.

Я мог бы ответить, конечно.

Да, такие вещи притягивают друг друга — не только в магии, но и вообще везде. Горе порождает горе, безумие множит самое себя, жестокость ведёт за собой жестокость. Жертвы становятся палачами, чтобы потом стать жертвами — это типичный круг насилия, можно сказать, классика.

Месть, в свою очередь, — выбор, делая который, нужно всегда понимать цену. Жертву и мучителя связывают прочные нити, но их можно разорвать; если же жертва превращается в мстителя, то нити становятся неразрывны.

Магия в этом смысле всегда отражает положение вещей, причём очень точно. У всякого колдовства есть цена, и у того, что совершил сидящий напротив меня человек, особенно. Выбрав путь мести, он навсегда отказался от возможности стать пророком однажды; выбрав именно этот способ, позволив порождённой его болью волне насилия катиться дальше, затрагивая непричастных, он связал собственные дороги совершенно особым образом. Теперь они закольцевались. Они будут приводить обратно к вине, и горю, и потерям.

Так это работает. Ну, то, что люди упрощают до концепции “расплаты за грехи” или “кармы”. Только вот концепция так называемого “греха”, конечно, довольно бредова. Никаких грехов не бывает.

Есть только выбор, из которого плетутся наши дороги. И,