А ночью все дома. Открытая площадь, в центре сквер с пыльными каштанами и заброшенным памятником Льву Толстому, под окнами кольцо троллейбуса, который идёт по Дерибасовской. Горлицы кольчатые сквер освоили – как раз тогда в городе они и появились. То ли воркуют, то ли курлычут… Народ сначала удивлялся, но постепенно привык. Не чайка, конечно, и не воробей, но раз поселилась, имеет право. Вольная птица – в самый раз для вольного города.

Напротив, на углу, киоск мороженого, в котором только что появилась новинка – короткие картонные стаканчики с тёмно-бордовым сладко-кислым фруктовым шербетом, к которому полагается плоская деревянная палочка. Вкуснее были только шоколадные конфеты фабрики имени Розы Люксембург, которые изредка в заказах ветеранам войны выдавали: «Спутник» с ликёром, «Чернослив в шоколаде» и «Вишня в шоколаде». Чисто одесская продукция – их в Москве в помине не было. Что характерно, в каждом городе такая продукция была, для него уникальная. То ли для туристов (что вряд ли, и, по крайней мере, не для своих, – может, для интуристов?), то ли местное партийное и советское начальство творчески подходило к дореволюционному кондитерскому потенциалу страны. Вкусно было до невозможности, что называется, ум отъешь. Но хрен достанешь, если не в заказах к очередному празднику тем, кому эти заказы положены. Почему?! Загадка природы.

Недалеко от дома, через сквер, киоск, где можно зарядить газом мятый алюминиевый сифон. Заливаешь его водой, ставишь в холодильник и в жару всегда есть ледяная газировка, бьющая струёй в стакан. Без неё Одесса – не Одесса. Как и без каштанов, нарвать которые – только выйти на балкон. Гладкая коричневая деревянная лоснящаяся округлость скрыта под светло-зелёной колючей кожурой, которая лопается, когда каштаны падают на асфальт. Непонятно, что интереснее: круглый шарик в руке или колючие половинки оболочки, которые быстро высыхают, но для лодочек годятся в любом виде. Только солдатиками их не нагрузишь – тонут, на груз не рассчитаны и очень быстро опрокидываются, тем более солдатики ещё старые – оловянные, тяжёлые. Но лёгкие, из пластмассы, только-только появятся, и то в Москве. Их ещё достать надо. Играли ими дома: в отпуске и так есть чем заниматься.

На Кутузовском стоял «Дом игрушки», а несколькими остановками троллейбуса дальше – центральный «Детский мир». Места для маленького ребёнка сказочные. Правда, в «Детском мире» приходится мерить одежду и обувь, что было скучно, но интересное там тоже было. Что до «Дома игрушки», там ещё не было инвесторов, брендов и технологических заморочек, рейдеры не существовали как класс, а бандиты, из числа которых они нарисуются в 90-е в огромном количестве, жили далеко от Москвы: в Средней Азии, на Кавказе, в Сибири… До них оставалось лет тридцать. Они ещё не стали хозяевами жизни, в Москве появлялись от случая к случаю, себя вели тихо и незаметно. Что до Одессы, местных, дореволюционных и послевоенных бандитов жители помнили, про них много рассказывали, но это было далёкое прошлое. Зато одесситы ещё были – настоящие, и было их много.

Были яркие, известные всей стране. Самый известный – Утёсов (Жванецкого ещё никто не знал, он в конце 70-х для публики возник), и масса врачей, писателей, поэтов и шахматистов. Были никому не известные, вроде одинокого старика, который десятки лет на улице Льва Толстого, на кольце троллейбуса, растил и пестовал тот виноград – и после него он таки зачах. Они чинили часы и обувь, торговали семечками и мелкими варёными креветками «рачками» (с ударением на первый слог) в газетных кульках, марками на уличной «бирже» и всем на свете на Толчке, куда мореманы привозили то, что у них не нашла таможня. Они заряжали сифоны и стояли у прилавков с копчёной скумбрией и кефалью (в мире не было рыбы вкуснее, чем та кефаль, особенно горячего копчения), мелкой камбалой – глосиком, и бычками на Привозе… Старые, загорелые, морщинистые, седые или лысые одесситы, в тельняшках, парусиновых брюках-клёш и вытертых до белизны кожаных сандалиях, под которые люди интеллигентные непременно носили носки. Те самые, которые сейчас – признак российской некультурности, по мнению нового поколения идиотов.

Это был их город, полный юмора и солнца, их море и их белесое от жары небо. И они были его, и делали его таким, каким он был, просто живя в нём. Они придумывали и рассказывали анекдоты, ссорились и спорили, заводили романы с местными барышнями, раскормленными до правильного состояния, чтоб, взяв её в руки, человек понимал, что мает в руках ВЕЩЬ, и с приезжими тощими дурындами, но с теми это уже было не всерьёз. Они пели под гитару и играли на маленьких скрипках и больших роялях, и пестовали особо умных и талантливых детей, понимая, что каждый из них может стать Карузо или Гилельсом, – им надо только абисэлэ стараться. Остальные дети вели нормальную жизнь, становясь знаменитой одесской шпаной, про которую написано песен и книг больше, чем про весь остальной Советский Союз вместе взятый. Каждый первый из них мечтал уйти в море, каждый второй в него уходил и не все возвращались домой. Море вообще жестокое.

Море окружало город и делало из них особый народ – одесситов. Смесь греков и евреев, итальянцев и молдаван, французов и румын, русских и болгар, цыган и украинцев, поляков и сербов, испанцев и турок… Говорили они на таком языке и с такой интонацией, что их можно было опознать на любом конце света. В Нью-Йорке и Тель-Авиве, Москве и Питере, Сиднее и Ницце одессита видно за километр и слышно за два. Левантийский город, какими когда-то были Марсель и Барселона, Бейрут и Стамбул, Александрия и Касабланка. Единственный такой в стране и в мире. Город де Рибаса, Ланжерона и Дюка де Ришелье, Зеэва Жаботинского и Бабеля, китобойной флотилии «Слава», прекрасных женщин и великих жуликов… Город портовиков и биндюжников, весельчаков и романтиков. Какой в Одессе был и остался оперный театр! Какие музеи, пусть не такие большие, как в Москве и Питере! А открытые летние кинотеатры – и это, несмотря на комаров! Там можно было курить и лузгать семечки под новые или старые фильмы – и это на свежем воздухе! Великое дело в жару…

Там прошёл первый в Российской империи еврейский погром (греки устроили), и именно там после этого родилась фраза, что «Еврейский погром – это когда евреи собираются вместе и идут бить кого-то, кто их не любит сверх абсолютно необходимого». Там стояла и до сих пор стоит на бульваре статуя Дюка, на которую хулиганистая поговорка рекомендовала смотреть с люка