– Так это и есть Федя. Кликуха – Достоевский. Он там главный. И… он вообще классный мужик. Умный.

– Чтоб в вену долбиться, много ума не надо, – проворчал Аниськин, – и других подсаживать…

– Да нет! Вы не поняли, – разгорячился Сашка. – Он даже против кого-то подсаживать. Я его еле уговорил. У них там разные правила есть, законы, понятия. Если первый раз – то доза не опасная, очень маленькая. И приход слабый. Называется это – «медовый месяц». В течение этого срока соскочить очень легко. Я и соскочу…

Марьяна мне тоже что-то про «медовый месяц» рассказывала. Все совпадает.

– А он работает где-то? Этот твой Федя, – делая равнодушный вид, поинтересовался Аниськин.

– Работал. Поперли за пьянку. А был мотористом на буксире, в порту. Жена даже у него была, спиногрыз – все ушли. У него квартира была в малосемейке – оставил жене. Благородный. Он больше года околачивался по собутыльникам, спал на улице, зимой на теплотрассах, пока Салмана не встретил…

– А этот Салман, я погляжу, прямо зазывала какой-то. Рекрутер.

– Вовсе нет. Он тогда Достоевским был, но хотел уйти на покой: здоровье уже подводило. А Федя – крепкий, молодой, Салману жалко его стало – тратит свою печень на синьку.

Я чуть не поперхнулся.

– Спас, стало быть, Салман дядю Федора? Облагодетельствовал? Подсадил болезного на иглу?

– Так и есть, – убежденно заявил Сашка. – Ширево вообще полезней для здоровья, чем алкоголь какой-то. Зелье прямо в кровь идет, и печень не страдает.

– Вот так вас, дураков, и покупают на обманку, – горько констатировал Аниськин. – Разводят на мякине…

– Ну, не знаю. Короче, Салман отвалил в качестве простого семьянина, а Федя стал Достоевским.

– Когда это было?

– А я даже и не знаю. Не спросил.

– А тебе так сразу с первого дня и стали все это рассказывать?

Сашка немного стушевался.

– Ну, не с первого. Понемногу за каждый вечер…

– Постой-постой! Ты со мной каждый вечер дизелюху рисовал. Что ты врешь?

Сашка еще больше сник.

– Ну да, рисовал. Допоздна. Потом в «семью» шел. Почти каждый день. У них, понимаешь… атмосфера там…. ну, как в семье. Как в настоящей семье. Все друг друга поддерживают. Помогают. Если «приход» глубокий, до вырубона… так присмотрят. Перенесут на диванчик, укроют. Я сам видел!

Да уж!

Я только головой покачал. Неужели у Сашки так плохо было в его родной семье? Там, под Евпаторией? Так, что наркомановский притон светом в окошке показался? Приютом для неприкаянных душ!

– И к молодым там все очень хорошо относятся. Ну, к тем, кто недавно в «семью» пришел. Нас там двое было – я и… Пистолет. Толик Макаров. Там, между прочим, именно по кличкам и знакомятся. А потом, если только сам захочешь, идут настоящие имена с фамилиями.

Пистолет!

Кое-что начинает проясняться.

– А когда Пистолет вошел в «семью»? Он тебе рассказал?

– Ага. Где-то месяца два назад. И он тоже сейчас на «медовом»… был на «медовом». Он еще бесился от этого. Требовал от Феди полную дозу, но тот все равно не давал. Успокаивал, объяснял…

– А что колют? – заинтересовался Аниськин. – «Винт»?

– Нет! Синтетика – зло. В «семье» все натуральное. Маковая соломка. Сами летом добывают. На дачах, огородах дербанят. Правило – две трети мака снял, треть оставил на огороде. Нельзя хозяев обижать. А то на следующий год сажать не станут.

– Господи! Святые люди.

– Может, и не святые. Но… правильные. В «семье» у всех есть легальная работа, прописка, у некоторых – мужья, жены, дети. Дома никто не колется, все идут на блатхату, что напротив Салмана. Там оттягиваются – и по домам. Все тихо, пристойно, по-человечески!

Опять «по-человечески». Так и Марьяна говорила.

– С Марьяной встречался?

– Да. Она там через день бывает. Ее Мочкой там зовут. Из-за сережек. Муж у нее двинутый на всю голову, все мечтает, чтоб Мочка с дозы соскочила. А она ему – не желаю, мол. А если ты попробуешь подсесть – руки на себя наложу. Типа плохо это… Да, ее не поймешь. Мочка и есть…

– А про Трафарета что в той «семье» говорят? – хмуро спросил Аниськин, видимо уставший от потока розовых соплей. – Слышал что-нибудь?

– Нет. Ничего не слышал.

Сашка отвечал спокойно. Видно, что не кривил душой.

– А Пистолет, мы знаем, был в курсе. Что думаешь?

Егорочкин пожал плечами.

– Надо Сову спросить.

– Кто это?

– Да телка этого Толика. Тоже из «семьи». Только раньше него туда пришла. Они все время вдвоем терлись. Наверняка знает хоть что-нибудь.

– А как ее найти, если не на блатхате?

– Э-э… она, кажись, откуда-то со Стрелки. Пэтэушница… или уже окончила. Ее Фархад привел, родственник Салмана. Он молодой совсем, с ее же фазанки. Потом она от Фархада перешла Пистолету… Да я точно не знаю всех деталей, не интересовался. Узнать?

– Узнай.

– Постой, Аниськин. А мы что, его туда снова пустим?

– Почему нет? Он мальчик большой: восемнадцать есть? – есть. Какое мы имеем право запрещать?

Я с удивлением посмотрел на бывшего милиционера.

На языке вертелся вопрос, сродни удару ниже пояса. Про дочь. Про Машку его.

Промолчал. Тоже, наверное, маленькая подлость. Из тех, что, накапливаясь, превращаются в большое предательство. Не стал педалировать, повернулся к Егорочкину:

– А как у Совы настоящее имя?

– Я не запомнил, если честно. Она тихо что-то вякнула, да меня в это время отвлек кто-то. Федя, кажется.

– А помнишь, Салман обмолвился, что у него якобы «шляпу» воруют?

– Помню. У Салмана тайник. Там самый большой запас соломки. Где именно – знают только Салман и Федя. На блатхате хранить нельзя, такие правила. Каждый прячет долю общака у себя на легальных квартирах. В зависимости от уважения. Салман так самый уважаемый. Одно только непонятно…

– Чего?

– Как Салман может знать, что у него воруют, если он к «шляпе» даже и не прикасается? Тем более не меряет, не считает. Этим Федор занимается. Но тот про воровство молчит. Странно. Вообще… дед у нас с глюками…

– Уже у «вас»?

– Сказал же – соскочу! Вот помогу вам разобраться и съеду.

– Смотри, Сашка! Пойми, мне не пофиг. Вот этому дяде, бывшему милиционеру – начхать на тебя. А мне нет.

– Да ладно, студент. Ты из меня злодея не делай! У парня если есть голова на плечах – сделает все правильно. А коли нет…

– Даже если и нет!