Имеется в виду – после попытки умерщвления моей персоны?

Снова допинг? Теперь уже для релаксации. Переборщил, малыш, на радостях? Или… после абсента что-то не так пошло? В химическом смысле. Перенакопились, скажем, старые дрожжи в расшатанном излишествами прыщавом организме. И… допанковался болезный секс-пистолс Мценского уезда.

Все вроде так, но… кое-что и не так.

С Пистолетом – версия прокатывает. А с дочкой Аниськина? Она ведь, по рассказам отца – не хроническая наркоша. Баловалась только, трафаретики рисовала у себя на девичьей груди. Этакий рафинированный протест благополучной советской молодежи. С ней передоз мог приключиться лишь в случае… подставы? Ну да. Неофиты дозу себе сами не начисляют. Они ее уже получают готовой и, можно сказать, – относительно безопасной для здоровья. Да и тертые нарики редко вмазываются сверх нормы. Если и делают это, то в основном с целью суицида, не от жадности. Танк в гараже для «Запорожца» не припаркуешь. А еще это может случиться, если нарика… подставляют.

Зачищают, иными словами!

Ого.

Вон куда меня вынесла интенсивная мозговая деятельность после монтировочной стимуляции!

А я даже больше скажу – передоз можно вызвать и не… передозом. В смысле – без чрезмерного увеличения количества отравы. Потому что количество в теории марксизма-ленинизма рано или поздно переходит во что? Правильно! В качество. Эти доморощенные наркохимики запросто могут сварить бурду, выражаясь научно, повышенной интенсивности эффекта на единицу массы продукта. Недаром – Аниськин не даст соврать – новую партию варева всегда испытывают на прикормленных с этой целью отбросах общества.

Или – у меня по коже побежали мураши размером с тараканов – на неофитах!

Кем и была дочь Аниськина.

И снова круг замкнулся – со звонким и болезненным щелчком внутри черепной коробки, где-то в районе затылка. И ведь не проходит же, болит голова… Где обещанная повышенная регенерация? Эй, кто меня сюда закинул? Природа? Всевышний? Диана? Возвращайте мне то, что положено по праву! А то…

Я остановил свой раздраженный взгляд на Шурике. Теперь – с ним.

– Саша, – позвал я вкрадчиво, – как родственнички твои? Дождались помощи?

– Какие родств… А! Родственнички? Ага, дождались. Помог. Да.

– А скажи мне, Саша. Зачем ты Толику, ныне покойному, мою фамилию называл? А?

– Я?

– А кто еще?

– Так я… не называл.

– А откуда тогда он ее знает? – Я даже голос слегка повысил непроизвольно от возмущения. – Знал!

Спаситель спасителем, но зачем же так нагло выкручиваться?

– Тише, студент, – забеспокоился Аниськин. – Уже снимаются. Обидно будет, если…

– Ладно. Потом поговорим. – Я погрозил Сашке кулаком. – Спаситель.

Он как-то странно на меня посмотрел.

Да что с ним такое?

– Сейчас отъедут – пойдем ко мне, – не терпящим возражения голосом распорядился Аниськин. – Тут рядом. И домой звонить от меня будешь. От Моти не надо. Он хоть и кореш, но я сейчас важного свидетеля скрываю от следствия. А это, молодые люди, уголовка. Слышь, Егорочкин? Рот на замок! И чтоб ни-ни.

Сашка заполошно закивал головой.

– Еда хоть есть у тебя? Что-то я… аппетит вроде нагулял.

– Найдем. Накормлю. Вот там на сытый желудок мне все подробно и расскажешь. Сейчас, чтоб время не терять, вспоминай детали: кто где стоял, куда смотрел, какие слова ртом выговаривал. Все до мельчайших подробностей.

Да-да, он прав.

Я попытался плотнее углубиться в свои собственные воспоминания. И что-то там было… нарушающее цельную картину мира. Что-то меня беспокоящее. Словно мелкий камешек в ботинке. Словно комар ночной, мерзко зудящий в темной комнате. Какая-то пустяковина. И то, что вываливается из сферы криминально-наркотических заморочек.

Не вписывается.

– Все. Можно идти.

– Класс!

– Тише. Не прыгайте. Двигаемся спокойно и уверенно. Шуметь не надо. Но и оглядываться во все стороны каждую секунду не стоит – можно подозрение вызвать у команды. Мы – криминалисты. Отстали от группы. Пошли!

Мы гуськом потянулись из медпункта в сторону выхода.

Когда приближались к главному трапу, ведущему в дискотечный зал, мой камешек в ботинке неожиданно зашевелился наиболее активно. Я остановился на зеленой дорожке и задумчиво посмотрел на ступени.

Дискотека, говорите?

– Ждите, – буркнул я в спину Аниськину и поскакал наверх, поскрипывая зубами от боли в голове при каждом своем прыжке.

– Куда? – зашипели сзади в два голоса.

Но меня уже было не остановить.

Просто вспомнил то, что показалось мне странным при посещении культурно-развлекательной точки. И на что следовало бы обратить внимание еще при жизни коварного кока-бармена.

Я влетел в зал.

Слева – осиротевшая барная стойка. Ожидаемо пустует. Прямо по курсу давешний вахтенный матросик с плохими манерами скоблил щеткой ковровое покрытие. Справа – мини-сцена с аппаратурой. Где между самопальными сценическими мониторами, прямо под микрофонной стойкой лежала… моя приставка!

Перепутать я не мог: свой прибор я знаю до последней царапины.

Вахтенный закончил манипулировать щеткой и уставился на меня. Надо сказать – подозрительно. Помнит меня? Делать нечего. Я развернулся и пошел на выход.

Несолоно хлебавши.

Моя педаль!

Ы-ы-ы…

Итак, вопрос дня – как моя приставочка оказалась на судне и кто воришка?

На ребят-музыкантов не думаю – тут прав Александр Сергеевич: «…Гений и злодейство – две вещи несовместные». В этом лично я железно убежден: из вора хорошего музыканта не получится – весь наш отечественный шансон тому пример, а музыкант не годится для воровского дела. Не под то заточен!

Значит, педальку им кто-то подогнал. И, думаю, не за красивые глазки. Как же тесен мир! Утихнет буча с Пистолетом – загляну к коллегам. Начнем параллельное расследование.

А сейчас я был в гостях у Аниськина.

Добротная двушка в старинном двухэтажном особнячке, расположенном в самом центре главного городского холма. Места, которые в начале следующего тысячелетия станут невероятно престижными. А сейчас – довольно унылое зрелище постепенно рассыпающихся от старости чудесных домиков послевоенной постройки. Хоть этим зданиям сейчас не больше сорока, но… уж больно агрессивная в нашем замечательном городе климатическая среда: ветра, сырость и резкие перепады температур. А еще – едкая морская соль, так или иначе попадающая на беззащитные стены из известняка и ракушечника. Все сыплется! Аж жалко.