Образцом жанра можно считать трактат «Онанизм» доктора Самюэль-Огюста Тиссо, опубликованный на латинском языке в 1758 году, а потом по-французски в Лозанне в 1760 году. Третье издание 1764 года во Франции было запрещено цензурой, но книга тайно продавалась в Париже. В 1761 году в Лондоне появился английский перевод[274]. Различные исследования показали, что автор трактата просто переложил на язык медицины и философии те сведения и запреты, что в предшествующие века принадлежали к сфере теологии. Как и проповедники прошлого, он осуждает занятия онанизмом, так как они приводят к растрате семени. Правда, меняется нравственное обоснование, которое отныне связано с последствиями онанизма для личности, а не для всеобщего христианского спасения. Книга Тиссо имела большой успех у читателей, быть может потому, что его натуралистические описания грядущих страданий онаниста были сродни описанию адских мук грешников, которые некогда потрясали сердца. Он не вносит ничего нового, и описывая тело как машину, причем использует сведения по гидростатике, которая основывается на старой гуморальной теории. По мнению Тиссо, слаженная работа тела-машины зависит от стабильного уровня жидкости. При этом «наши тела постоянно теряют жидкость, и если мы не будем восполнять потерю (в процессе питания), мы очень скоро впадем в смертельную слабость». Следовательно, надо избегать «обильных выделений», в том числе семяизвержения, так как это наиболее «обработанная» жидкость. «Веками считалось, — пишет он, — что потеря хотя бы одной унции этой жидкости ослабляет человека сильнее, чем потеря сорока унций крови». Напротив, грудное молоко — «наименее обработанная» жидкость. Отсюда легко сделать вывод о неполноценности женщины, основанный на научных знаниях. Однако Тиссо оказывается во власти противоречия, поскольку, подобно своим предшественникам, считает, что дочери Евы выделяют семя во время сношений. В конечном счете он приходит к выводу, что не следует слишком обильно расточать молоко под угрозой истощения организма. Молоко должно находиться внутри естественного резервуара. Таким образом, идеальным состоянием для женщины оказывается материнство и кормление грудью. Проблема кормления грудью обсуждалась повсеместно после яростных выпадов Руссо, осуждавшего обычай нанимать к младенцу кормилицу. Следует заметить, что такой обычай был распространен у парижан почти во всех социальных слоях. Тиссо замечает, что если уж и пользоваться чужим молоком, то «поставляющая его женщина должна отличаться отменным здоровьем и хорошим поведением»[275]. Нельзя яснее сформулировать естественную роль матери как кормилицы и превосходство мужчины, ибо ему предназначено стремиться к идеалу «умеренности», сохранять «капитал» жидкости, не растрачивая его понапрасну. Именно так должны были вести дела коммерсанты из средних слоев и высшей буржуазии — те, кто хотел укрепить свои позиции, приумножая богатства и умения.

Мастурбация, по мнению Тиссо, таит в себе особую опасность, ибо она не производит «невидимых потоков», некоего обмена энергией через вдыхание воздуха друг друга при соитии. У женщин она может породить равнодушие к «законному удовольствию». Кроме того, некоторые прибегают к «другой гадости, которую можно было бы назвать клиторической». Этот орган, обычно небольшого размера, достигает у таких женщин «сверхъестественной величины», и они пользуются им как пенисом в забавах с другими девушками. В предшествующие века подобный порок уже упоминался под именем «сапфической любви», или «трибадизма», и теоретически карался смертной казнью. Возвращаясь к мужской мастурбации, Тиссо говорит, что она порождает смертельное расстройство, которое вызывает конвульсии, слюнотечение, «эпилептический пароксизм». Больного можно легко опознать по бледности и истощенному виду, так как он «отдает, но ничего не приобретает»[276].

Трудно признать Тиссо освободителем от сексуального угнетения в западной культуре. Скорее он певец «среднего пути», контролируемого удовольствия, к которому стремится отныне, в преддверии французской революции, новая городская элита как в Париже, так и в Лондоне. Тиссо борется с неумеренностью в эротической жизни и, желая внушить читателю спасительный ужас, приводит устрашающие примеры. Один мужчина, еще не оправившийся после болезни, умер ночью, «отдавая жене свой супружеский долг». Другой скончался «от злоупотреблений вином и женщинами». С третьим, кого те же злоупотребления привели к подагре, «сразу после соития случился приступ общего сотрясения». Даже супружеские радости должны вкушаться сдержанно, так как те, кто исступленно предается плотским битвам, погибают в страданиях: один молодожен умер от продолжительной лихорадки, причем у него покраснело и распухло лицо, а другой — «от нестерпимой боли в копчике»[277].

В эпоху Просвещения врачи по обе стороны Ла-Манша пользовались особым доверием. Казалось, только они могут дать конкретный ответ на всевозрастающие сексуальные страхи и тревоги, беспокоящие людей обеспеченных. В то время постоянно говорили об импотенции, бесплодии, венерических болезнях[278]. К этим страхам добавлялись и более смутные, связанные с опасениями по поводу того, что происходящие изменения приведут к выходу из подчинения всех сексуально угнетенных: и женщин, запертых у домашнего очага, и «молли» с содомитами, и подростков, которым запрещено заниматься мастурбацией, хотя все знают, как часто они прибегают к самоудовлетворению. Поборники чистой нравственности и сторонники равновесия в страстях, сами того не желая, ведут общество к существенным потрясениям. Их требования давят тяжким грузом на женщин и молодых холостяков. Все традиционные оковы — юридические законы, боязнь ада, необходимость подчиняться отцу или мужу — ослабевают. Общественный контроль как раз меняет свои основы. Он полагается то на разум, то на знания, в первую очередь медицинские, то на брак по склонности, то на личную душевную привязанность, порождающую любовь к родителям или друзьям. Новое изысканное кушанье готовится в старых котлах. Все изменения во взаимоотношениях полов или разных возрастных групп происходят в первую очередь к выгоде взрослых мужчин. В 1796 году Анна-Луиза-Жермена де Сталь (1766–1817) обратила внимание на силу личных страстей[279]. Она возвышает воображаемое счастье, которое у женщин почти всегда связано с любовью, а у мужчин превращается в орудие, направленное на достижение общественного признания. Жермена де Сталь переводит в новые термины, освещенные концепцией романтической любви, старое представление о «естественном» разделении функций полов. Мужчина обращен к внешнему миру, его спутница, мать и супруга, — к внутреннему, где царит изящная словесность и желание передать достижения культуры следующему поколению. Она не говорит о том, насколько сильно связано это разделение с аргументами философов и с мужскими тревогами. В социальных группах, которые сильнее прочих угнетаемы тиранией умеренности, самоосознание претерпевает наиболее серьезные изменения.