Все-таки Клеман был официальным лицом, и, помимо собственного «Мерседеса», ему полагались еще 2 «Виллиса» охраны. Не все еще спокойно на земле немецкой. Новая жизнь еще ой как неохотно вступает в свои права. Нет-нет да раздастся прицельный выстрел с какой-нибудь колокольни. Особенно это касалось различных «официальных» господ. Вервольфу все равно, кого отстреливать.

До Берлина оставалось еще километров 40–50. На мосту через Хафель велись ремонтные работы — еще пара месяцев, и, пожалуй, можно будет открывать движение. Железнодорожная ветка уже работала. По ней в направлении на Восток шли поезда. Советы вывозили станки, заводскрое оборудование. Скоро этот металл снова вступит в бой и противник будет тот же, что и раньше. Но пока мрачный регулировщик в форме как будто с чужого плеча указывал на объезд для автомобилей — по берегу, на узкую грунтовку.

Доктор торопился. Он не любил опаздывать. Тем более сегодня. Он инспектировал Шпандау, где содержался, хотя и низложенный, но глава немецкого государства. Такое происходит все-таки не каждый день…

Ш-ш-ш-шух! По крыше «Мерседеса» как будто чирканула проволока. Откуда ей тут взяться? Показалось… Не тут-то было! Один из сопровождающих «Виллисов» подпрыгнул, сделал неловкий крюк и зарылся по капот в речку. Трое охранников корчились в придорожной пыли с однотипными повреждениями шеи. Следующего за ними капрала, инстинктивно привставшего с сиденья, выкинуло за борт. Еще не было сделано ни одного выстрела, а охрана доктора уже сократилась вдвое. Водитель надавил на газ, и «Мерседес» с доктором рванул по грунтовке, оставляя за собой облако желтой пыли. В этом пыльном облаке они неслись пару минут, пока перед машиной не вырос борт грузовика. Потрепанный «Опель», не иначе демобилизованный из армии по инвалидности, раскорячился посередине узкой дорожки. У переднего колеса колдовали двое. Один чуть повыше ростом, в кашемировом пальто. Клеману почему-то подумал, что так мог бы выглядеть владелец мясной лавки, в другом, видимо водителе, угадывались черты представителя расы средиземноморского типа, может быть, испанца…

— Ну чего смотришь? Помоги! — обратился он к водителю Клемана.

— Господа! На нас только что было совершено нападение! Скорее!..

— На нас только что — тоже, — ответил «мясник».

— Говорят тебе, помоги, — повторил «испанец».

Последнее, что помнил Клеман, это как его водитель вышел из машины, а «мясник» направился ему навстречу. Он сам не понял, что там произошло. Казалось, «испанец» лишь вскользь задел водителя, но тот упал как подкошенный. Не понятно было, и как «мясник» вдруг оказался рядом с ним на сиденье.

— Доктор! Если вы будете благоразумны, вам ничто не грозит. Если нет — извините, мне придется вас убить, хотя я, в отличие от фюрера, и ничего не имею против швейцарцев.

* * *

Гроссадмирал прекрасно знал, что победителей не судят. Он ничего не желал лично для себя, да ему ничего особо было и не нужно. На процессе он защищал не себя, а то, чему отдал всю свою жизнь, — военно-морской флот Германии. Он попадал в плен во второй раз — вторая ходка — и понимал, что рассчитывать на благородство и снисхождение тюремщиков не приходится. Это Шпеер как нашкодивший пацан, сразу бросился каяться — простите меня, люди! — а ему каяться не в чем. Он солдат, а солдат всегда готов к смерти. А это пока еще не смерть.

Эти американцы, конечно, очень смешные. Постоянные инспекции, проверки… Что вы проверяете? Насколько законно творится беззаконие? Вот и сегодня очередная комиссия Красного креста. Проверяют, нет ли у кого из заключенных жалоб на условия содержания… Лица некоторых мне кажутся знакомыми… Но где я мог видеть американцев? Но это вроде как швейцарцы. Да, конечно, лица европейские. У американцев нет таких лиц…. Так думал он, когда вечером после отбоя его вдруг попросили выйти для уяснения каких-то формальностей.

Человек в белом врачебном халате, стоявший спиной к нему в маленькой комнатушке, освещаемой тусклой лампочкой, казался гроссадмиралу более чем знакомым. Не столько лицо, сколько движения, повадки. Судя по изгибу спины, он что-то делал с воротом своего кителя, поверх которого был накинут врачебный халат. Услышав щелчок замка, он быстро выпрямился и повернулся к гроссадмиралу лицом. Рукой он молниеносным привычным движением поправил… рыцарский крест с мечами и бриллиантами.

— Господин Рейхспрезидент! Командир подводной лодки U-2413 Хельмут Ройтер выражает вам свое почтение! Позвольте передать вам этот пакет! — Ройтер выпрямился и как положено от головы вручил письмо начальника базы.

Дёниц отвел глаза и снисходительно усмехнулся.

— Боже мой, Ройтер! Ну кого еще я могу встретить здесь! Вы все еще воюете! Я потрясен… Швейцарский красный крест… Вы что, захватили тюрьму?

— Пока нет, господин Рейхспрезидент! Но это дело времени. Командование Базы 211 послало меня с пакетом к вам, насколько мне известно, в нем содержится предложение возглавить правительство Рейха в изгнании.

— Ну и ну Ройтер! — бывший командир обошел своего бывшего подчиненного, внимательно разглядывая. — Вы совершенно не изменились за эти годы! Это фантастика какая-то… Ко мне спустя почти 3 года приходит мой подчиненный с наградами… Сюда! Вы хоть понимаете, что вас даже не нужно арестовывать — просто закрыть замок…

— Мы будем защищаться…

Дёниц засмеялся. Спустя много месяцев за решеткой «вторжение» подводника было, конечно, приятным, как осколок яркого солнечного дня в глубокой темной штольне. Но этот осколок — ВСЕ, что осталось от некогда великой страны. А за решетчатым окном была уже совершенно другая жизнь…

Дёниц раскрыл пакет, последовательно сломав сургучные печати. Он долго читал бумагу, хотя она содержала всего несколько строк. Президент Рейха грустно взглянул на Ройтера.

— Нет, Ройтер, — тихо проговорил Дёниц, — я не могу принять ваше предложение.

— Как же так? Герр Президент!

— Я, наверное, плохой политик, — вздохнул Дёниц, — думаете, у меня не было времени за эти месяцы поразмыслить над всем. Было… Было, дорогой мой, и вот что я вам скажу. Я, наверное, действительно плохой политик. Я не сумел правильно расставить приоритеты. Когда мне достался после Гитлера тонущий корабль, я инстинктивно стал поступать, как капитан тонущего корабля. Я же моряк… И я действовал, как предписано морским законом. Я начал спасать людей. И я спас многих. Сейчас посчитали, говорят, более 2 миллионов я вывез из портов, занятых большевиками… Я уверен, что я сделал правильно. Молчите! — Ройтер было набрал воздуха в легкие, чтобы что-то возразить. — Я мог бы, конечно, вместо этого вывезти войска в Норвегию, на тех же судах, организовать оборону Гамбурга, биться до последнего солдата, применить атомную бомбу. Но я не сделал этого. Вы меня за это осуждаете? Я не знаю, что там имел в виду ваш этот, как его, Рёстлер, как он говорил — пусть останется 1 миллион немцев, но это будут лучшие…

— Рёстлер с нами. Он возглавляет отдел пропаганды в Новом Берлине.

— Да… Новый Берлин… Вот кто политик от бога… если только бог может терпеть политиков… так это Рёстлер. Что он там мутил в Бункере в последние числа апреля? А этого никто не знает. Все, кто мог знать, — погибли. Странно, правда? Фюрер мертв, Геббельс мёртв. Борман? — Борман пропал без вести… Они же вместе были… Рёстлер же в последние дни очень лихо ворочал делами.