Мелькают деревья, зеленые еще. Люди на тротуарах. Гаишник вон промелькнул. Выехали за город, пошли на подъем в горы, туда, где дачи. Будний день, конец сентября, сады убраны. Безлюдье на дачах. Страшно стало Вениамину, очень страшно. В кармане и дипломате деньги, четыре с половиной тысячи, в трех конвертах. Передать поручили. Сберкнижка его собственная на пять тысяч, паспорт. Решил на всякий случай снять, недавно следователь вызывал свидетелем. Вроде бы ничего особенного, но все же лучше снять. От греха. Перстень с изумрудом, часы старинные, карманные, одна цепь — хоть собаку привязывай. По случаю купил.

Приехали. Амбал вышел из машины, открыл металлические створки низеньких дачных ворот. Дом хороший, но в саду запустение, бурьян сухой, под ногами яблоки — мелочь, падалица. И началось. Как в дурном сне. Показали ему яму в самом конце большого сада. «Видишь, — сказал рыжий, — у нас все предусмотрено, все по уму. Глиной завалим, листьями притрусим и лежи до второго пришествия. Фирма веники не вяжет».

В дачном домике, построенном с явным нарушением садоводческих уставов, в комнате с камином было убрано, чисто. На стене оленьи рога, кабанья шкура с клыкастой головой, фазан на полочке. Большеглазая девица достала из холодильника бутылку и брезгливо сказала, выходя на веранду: «Одно прошу учесть: я кровь замывать не могу. Вы же знаете». «Обойдешься», — равнодушно бросил рыжий.

Амбал стал разжигать камин. Он достал нож, кнопочный, лезвие широкое, блестящее, с выгравированными узорами. Открывается с треском, с шиком. Амбал несколько раз продемонстрировал и довольно улыбнулся. Сидел возле камина, колол своим тесаком березовую чурку, подбрасывал щепочки в огонь. И все молча. Немой, что ли?

А рыжий говорил о том, что его «фирма» хорошо знает все дела Вениамина, его связи, ходы и выходы. Убедительно говорил, приводил примеры и факты. Фарцовка, утверждал он, дело наживное, но скользкое и опасное. Мошенничество того хуже. Милиция усиленно борется с теми, кто занимается подобным промыслом, справедливо усматривая в этом общественно опасные проявления. Вот почему Вене гораздо лучше сейчас без сопротивления отдать все, что есть, и то, что будет. От греха. Они тогда его не обидят, яма пусть себе пустует, руки марать они не очень-то хотят. Наоборот, если все по-хорошему, они — люди полезные. Их покровительство кое-чего стоит. Отдать нужно добровольно, с чувством дружбы и любви к ближнему. Только потом в милицию ходить не надо. Это аморально и весьма опасно для свободолюбивой Вениной натуры: может обернуться солидным сроком в заведении усиленного режима. За золотишко и посредничество во взятках ого-го как пришлепают. Такие-то дела.

Обобрали Веню подчистую. Перстень сняли, часы, деньги при нем же пересчитали. Под конвоем амбала Веня поехал в сберкассу, получил вклад — сам же вчера заявку сделал! Не хочется вспоминать, как все было. Амбал стоял рядом, дружески улыбался. Какие чувства забегали в Вениной душонке, когда в сберкассу зашел капитан милиции, проверял билетики денежно-вещевой лотереи. Ничего не выиграл, прочитал какое-то объявление и пошел. Одно бы слово тогда сказать! Не вышло. Прав был рыжий, ох, как прав. Потом рыжий с его же ключами съездил с девахой на Бенину квартиру, забрали купленное им по случаю золото — триста граммов. Ведь как выгодно купил. Риск, правда, большой был. А этим досталось так — тьфу…

Кончался день. Рыжий, довольный успешно проведенной операцией, назидательно сказал, прощаясь:

— Мы, друг мой, интеллигенты. Ты историк, я — технарь. Нам известно, что у братьев наших меньших, в мире животных то есть, имеется закон: доминирующие особи получают больше пищи и чаще вступают в брачные отношения. Такова селявуха. Мы тебе обеспечим доминирующее положение, к которому ты упорно стремишься. Только надо достойным образом зарекомендовать себя. Знаешь такой обычай: повязаться кровью? Так вот: у нас просьба…

Веня слушал, вздрагивал, холодел, соглашался. Он все отлично понял, не дурнее паровоза. Эти проходимцы ведут точную, продуманную и наглую игру. Она изобретена не ими, все просто, как сигарета: они вымогают там, где жертва не может принять ответных мер, не посмеет, не решится, не осмелится идти в органы милиции за помощью — у самой рыльце не то, что в пуху, а в самом что ни на есть настоящем дерьме. Можно не бояться, брать голыми руками. Веня понял — бить пока не будут. Он нужен им для других операций. Легче ему однако не стало.

Мотает последний вагон. Муторно смотреть на пустыню и вспоминать, как выполнил он требование шантажистов. В то же время можно и гордиться тем, как ловко он их обвел, какую ловушку соорудил. Пусть все там крутится-вертится, горит синим пламенем. Рыжего с амбалом наверняка уже посадили. Пройдет время, все утрясется, уляжется. Он переждет в надежном месте, не зря говорят — имей сто рублей и барыжных друзей. Хорошо, что мазила Дзюбенко свои большущие деньги отдал на сохранение Вене. От супруги своей прятал, развод затеял, старый хрыч. «У Кыив пойду, — мечтал он, — у Кыиви гарно жыты…»

По-русски он говорит лучше, чем по-украински, а это так, придуривается. Вот с его-то деньгами и улизнул Веня. Хорошо, что про них не пронюхала фирма рыжего. Пока хватит этих денег, а там — видно будет.

Бежит поезд через пустыню. В его купе соседи — супружеская пара неопределенных лет, в Сочи едут через Москву, в отпуск дикарями. Еще командировочный какой-то. В карты они играют, в подкидного, на столе бутылка стоит с узким горлом, сухое, что ли.

Веня достал сверху свой чемодан, вытащил бутылку коньяка, подумал, прибавил бутылку «Посольской», поставил на вагонный столик.

— А ведь у меня сегодня день рождения, — сказал он, — двадцать восемь стукнуло. Отметим?

Вообще-то он не очень соврал: двадцать восемь лет ему исполнилось месяц назад, он широко отметил эту знаменательную дату в ресторане «Иртыш».

3.

За полночь, когда Конягин почувствовал, что вот-вот заснет, приехал Воронин, старший в опергруппе, которая работала по делу о нанесении ножевых ранений Лучкову.

— Ищите женщину — так, кажется, говорят французы, — без улыбки сказал он. — Мы искали девушку, да не нашли, А она, может быть, то единственное звено, которое как-то пристегивается к делу. Та самая соломинка…

— Ты мне хоть немного поподробней дай, — попросил Конягин. — Я ничего толком не знаю. Мы тут с бумагами сидим, я и два следователя, они по своим кабинетам.

Воронин оценивающе посмотрел на папки, разложенные на столе Конягина, поморщился.

— Не зря говорят: дела у прокурора, у нас делишки. Ни за какие пироги не пойду в следствие — надо же такую гору бумаги в голове держать… Нашел что? У нас-то ничего. Зло берет.

Он принялся подробно описывать