Вместо этого: созвездия или то, что ты принимаешь за созвездия. Точки света с линиями между ними. Всего пара страниц. Каждое из созвездий имеет приблизительно круглую форму. Обозначения в цифрах рядом с каждой точкой. Меньшие круги сопоставляются с большими, как будто большие – модели, призванные пролить свет на большее число подробностей. Но – не проливают.

Первые страницы тебя беспокоят. Нельзя сказать, почему. В них есть что-то знакомое. Может быть, в цветах. Может быть, в форме двери, которая появляется на третьей странице. Дверь беспокоит тебя. Заставляет думать о чем-то открывающемся, что должно оставаться закрытым. Ты представляешь себе огромную тьму за этой дверью. Такую тьму, в которую никогда не возникнет желание погрузиться, дабы узнать – что там, в ней, за ней.

После двери идут рисунки существ, похожие на протоколы вскрытий. Или на иллюстрации к каким-то адским кулинарным рецептам. Есть весьма и весьма причудливые – растение становится морским анемоном, превращающимся в кальмара. Медведи, превращенные в людей, и люди, превращенные в медведей. Сцены патоморфической бойни ты пролистываешь быстро. «Инструкции» выстраиваются в пространные абзацы, написанные на языке, который тебе непонятен, – в средней школе ты проходила испанский и кое-что понимаешь в русском. Другие алфавиты тебе знакомы, но этот – не соответствует ничему, что ты когда-либо видела.

Страница за страницей, вплоть до нескольких фраз на английском языке. Диким, неуправляемым почерком, чужим языком, своим собственным. Английский язык не ведет ни к чему полезному, как если бы след из хлебных крошек превратился в россыпь грибов или крошечных черных монолитов.

«Лис не хочет, его надо заставить».

«Слова, идущие ко мне издалека, из-за глобул».

«Никакой больше Компании».

Праведная неправедность: почти все люди, живущие под мостом вот уже много лет кряду, томились некогда в специальных учреждениях, ну а потом их оттуда просто выкинули. Выпустили, сказали – бродите по планете. Правы были родители, когда говорили тебе в детстве – держись подальше от этого места; значит, и в ту давнюю пору все было точно так же. Порой эти блаженные делились своими записками, указывали на какие-то слова, а ты кивала и делала вид, что принимаешь это всерьез – ведь они-то точно принимали. Может быть, дневник – история чьей-то жизни, написанная на выдуманном языке.

Почти все страницы дневника заполнены бормотанием. Будто кто-то бормочет себе под нос, а не записывает упорядоченно, чтобы кто-то сторонний мог это понять и прочесть. Постановка каких-то вопросов, вывод уравнений и формул – ты почти уверена, что дневник написан мужчиной, хотя непонятно, откуда такая уверенность.

На самых тревожащих рисунках подробно описан процесс выведения очень маленькой особи мыши, популяция за популяцией – выведения с целью помещения в горло человека в ходе хирургической операции на горле. Человеческая фигура с дренажным отверстием под подбородком – бесполая, как в инструкции по проведению искусственного дыхания.

Некоторые изображения в дневнике напоминают тебе о реальном мире. На одной странице изображена тонкая фигурка, похожая на наркомана по имени Хэл, чье лицо было порезано бутылкой в драке. Весил все девяносто фунтов. Зиму, похоже, не пережил. Мог часами напролет рассказывать о своей прежней жизни. У него был дом и жена. И он работал программистом в фирме по производству софта. Дела давно минувших дней – но все три месяца твоего с ним знакомства он только о них и твердил. Расписывал в деталях, как все когда-то было.

Ты никогда ни с кем не говоришь о своем прошлом. Разговор просто выпускает воспоминания в воздух, и они больше не являются твоими, или – уж не те они, что прежде, измененные; или другие люди захватывают их и держат в плену. Ты хочешь оставить их себе. Плохая память может заразить кого-нибудь.

Нацарапанная на полях, то ли мольба, то ли приказ: «Открой свое сердце как можно большему. Открой настолько, насколько возможно. Цена не важна».

Экая ваниль. Подобные сантименты в дневнике смотрятся куда более дико, чем неизвестный и нечитаемый язык. Есть еще подобное, что-то в духе фразочек с поздравительных открыток, и ты уже задаешься вопросом, нет ли здесь какого-то второго дна, скрытого смысла. Интересно, это была какая-то стратегия борьбы с ужасом? Но кто создал этот ужас? Если ты все правильно поняла.

«У всех должен быть свой волшебный сад. Все должны знать, каково это».

Ты встревоженно перелистываешь страницы, время от времени возвращаясь к обложке и поглядывая на морду лиса. Но лис ничем не помогает и ничего не проясняет.

Ближе к концу дневника ты находишь наброски существа, похожего на то, что ты видела в реке. В шаре света, как и лис на обложке. Более «наукообразный» рисунок, с тщательными пометками, подписями, на месте глаз – крестики. Анатомическая зарисовка. Существо напоминает саламандру. Огромную такую. Почти – саламандра, но не совсем.

Как и непонятный тебе язык, это существо не похоже ни на одно, которое ты бы видела, или о котором читала. В пояснениях к нему тоже есть вставки на английском, но они лишь наводят дополнительную тень на плетень. Снова – придуманный язык. Язык саламандр?

Может, ты изучаешь эту страницу днями, месяцами, годами. Может, на все про все уходят считаные секунды. Страница делит твой мозг на «до» и «после». И пытаться выжать смысл из ситуации – бессмысленно.

Страница струистого изложения напоминает тебе страницы из книги, которую тебе как-то спровадили – о побережье. Волна набегает водянистыми кривыми. Отступает во время отлива, оставляя после себя спиральные колонии крошечных существ. То, что было скрыто водой – да откроется. Отступит спасительная тень, обнажится мусор.

И это – нисколько не момент просветленья. Все, что ты знаешь, – остальные скоро вернутся. Итак, ты запоминаешь простую фразу. По-твоему, это фраза на саламандровом языке. После этого ты возвращаешь дневник в тайник.

Ты спускаешься к берегу реки и пишешь в эфемерной густой грязи. По-твоему, это слова, ну или хотя бы символы. И ты ими излагаешь – приветствие, предложение дружбы, провозглашение солидарности.

А что, если это все вздор? Но ведь и реальность, которой ты в массе случаев оперируешь, – тоже вздор. Грязь дарит пальцам приятные ощущения. Мягкие, холодные и всепрощающие.

Ты все еще сидишь там, скрючившись, когда на противоположном берегу появляется дрон. Рука и спина затекли, болят. Ты припадаешь еще ниже к земле и прячешь послание в тени своего тела. Дрон – явление привычное, но этот, возможно, какой-то особенный.

Красивая штука с тремя горящими глазами легко плывет к тебе по воздуху. Парит. Ты притворяешься куском мертвой плоти, налипшим на завязшие в прибрежной грязи кости.

Кто знает, кем этот беспилотник послан. Кто угодно мог его сюда послать. Кто угодно мог захотеть, чтобы кого-то другого не стало. Чтобы кто-то другой испарился за миллисекунду. Будто никогда и не было. Был человек – и нет его; и следов не осталось.