Дрон некоторое время напевает тебе некую ворчливую песнь. Какая-то новая модификация, такой ты раньше не видела. Наполовину – живая плоть: крылья как у колибри, голос как у дрозда или крапивника; наполовину – металл и пластик, слагающие панцирь. Он поет тебе, точно старый друг. Жаждет ответа. Тебе виднее.

Но в конце концов ты ему не нужна. Или, возможно, – не нужна прямо сейчас. Ни один демон его не посылал. Вероятно, это дрон-землемер. Безо всяких злых умыслов.

Когда беспилотник улетает, ты вздрагиваешь, расслабляешься, отправляешься на поиск еды. Еще один обычный день. Кроме того, ты убеждена: фабрика – мираж. Столбы дыма из труб – просто завеса, помогающая сохранить иллюзию. Как будто это все еще фабрика, а не что-то другое. Дрон, насколько ты понимаешь, как раз с той стороны и прилетел. Не из Города. Трио бледных появилось из леса – плотно соседствующего с фабрикой. Значит, разумно сказать – с фабрики и пришли? Раньше ты не обращала на дым внимания, а сейчас он кажется тебе чем-то угрожающим, каким-то недобрым знамением.

Ты ешь, потому что твой желудок – тугой маленький комок боли. Ягоды – вполне подойдут. Оранжевые грибы, как ты знаешь, безопасны, и плевать, что лес почти всегда источает запах бензина. Пока ты ищешь, на ум почему-то приходят те хрустящие чистые страницы из самого конца дневника – будто это тоже своего рода пища. Ты думаешь о них, когда забрасываешь в рот горсть собранных кислых ягод, когда катаешь по языку их семена. Боль в животе чуть-чуть ослабевает. Да и ум проясняется.

Ты решила писать на тех страницах сама. Все, что не можешь произнести вслух – боишься. Все, что не понимаешь.

И вот отворяется дверь, и целый мир проходит сквозь нее. Сквозь страницы.

Ты это уже знаешь, пусть и пребываешь пока в неведении.

– 5 —

Некоторые из них задают слишком много вопросов, как только видят дневник. Особенно Эрик, долговязая развалина, недавно прибывший. У него шок от повальной новизны быта. Он думает о бездомных людях как о сообществе, которым они могут быть, но не всегда являются. Думает о себе как о ком-то отдельном, приходящем. А твои глаза болят, когда при плохом освещении ты чересчур сильно щуришься. Ты отвергаешь все вопросы, даже когда прячешь дневник поглубже в свои рваные одеяла, в свой спальный мешок.

Ты прижимаешься к грязной стене туннеля, радуясь, что она защищает тебя от ветра. Когда Эрик отступается, замолкает и таращится из туннеля на реку, ты в который раз пытаешься заснуть. Одну руку держишь на бейсбольной бите. Скрип падающего снега исходит из дневника, а не из внешнего мира, и вновь он звучит в твоей голове.

В дневнике ты обретаешь крупицы покоя. Какие-то страницы пахнут летом. А другие – словно бы вырваны из зимы. На одном бросающемся в глаза двухстраничном развороте запечатлено падение метеора. Внизу некто, сотканный из тьмы, смотрит через снежную равнину на то, что может быть когтями и руками какого-то другого монстра. Все это время падают снежные хлопья, смешанные со звездами. На полях был нацарапан еще один набросок лисьей головы в шлеме глубоководного ныряльщика, и непонятные слова – в довесок.

В какой-то момент, или же на другой день, Эрик ушел. Люди ушли. Туннель стал совсем-совсем заброшенный. Осталась только ты – то, что от тебя осталось. Потеряла счет времени. Потеряла самоконтроль. Сделай же что-нибудь практичное, чтобы удержаться. Вбей кол в землю. Не отплывай во мрак. Сопротивляйся подступающему омуту, темному и глубокому, засасывающему в себя. Посвяти себя моменту – настоящему.

Что у тебя есть, кроме таинственного дневника? Каждое утро – подводишь итоги, как будто что-то может измениться. Потому что это возможно. У тебя может быть и меньше. Ты не можешь позволить себе меньше, не вынесешь очередного ужатия инвентаря. Рюкзак, а внутри – плеер с обрывистым микстейпом[10], подарок от старого дружка, который был у тебя еще до бродяжничества. Бейсбольная бита с отпиленной ручкой. Футляр для губной помады старой-престарой марки, принадлежавшей матери, черствый хлеб, украденный из мусорного контейнера за продуктовым магазином. Банка тунцовой пасты, но без консервного ножа ее не открыть. Шоколадный батончик – так, на всякий пожарный случай. Галлонный кувшин с надписью «молоко», наполненный водой из ручья.

Саламандра все околачивается вокруг да около – даже в холодную погоду. Твое сообщение либо получено, либо нет. Когда ты возвращаешься к грязи на берегу, букв-символов уже нет – они либо смыты, либо слизаны.

Изломанное, оскверненное тело.

Бледные неправдоподобные чужаки все еще бродили где-то в лесу.

Саламандра становится больше. Прямо у тебя на глазах. Ну да, ты слишком часто на нее смотришь. Из подлеска. Из-за деревьев. Ты выглядываешь из-за пустой бочки – ты разведчица, ты наблюдаешь. Ждешь. А чего ждешь? Саламандра дрейфует, отступает, возвращается в фокус. Изменчивая ее кожа меняет цвет с зеленого на красный – на дымчатый багрянец горящего сарая. Саламандра весомая, она оставляет след за собой – узоры в воде. Тебе кажется, будто ты – во чреве чудовища, пусть и не безнадежно чудовищного. Есть ли где-то карта, способная указать тебе путь наружу? Или ты тут безнадежно застряла?

Ты зовешь существо саламандрой, потому что ничего более похожего – не знаешь. С тех самых пор, как ребенком заблудилась в лесу и прошла вдоль ручья, чтобы вернуться. Всегда считала их медлительными, маленькими, хрупкими. Но эта тварь в реке, эта саламандра – она так велика, что вспенивает воду, и по водоворотам можно счесть дразнящий намек на ее истинную форму.

Но глаза на ее голове расположены совсем не так, как у саламандры.