Позднее Сталин решил предоставить евреям национальную территорию в Биробиджане, в Восточной Сибири. Тогда поговаривали, что это способ избавиться от евреев, наводнивших Россию, с тех пор как они перестали жить в черте оседлости, как при царской власти. Сталин же, напротив, хвалился тем, что он первый глава государства, который дал евреям землю.

После провала этого эксперимента, к концу войны, советские руководители подумывали о поселении евреев в бывшей республике поволжских немцев, затем о создании «еврейской Калифорнии» в Крыму, откуда выгнали и депортировали татар. Вынашивая эту идею, никто из них, включая Сталина, не подозревал, что Крым был иудаизирован еще до прихода туда славян и что еврейский раввин обратил в иудейскую веру хазарского кагана Булана в эпоху, когда хазары занимали обширную область между Волгой и Доном{241}.

Ленин в 1922 г. требовал, чтобы во всех официальных мероприятиях по изъятию ценностей у православной церкви выступал только русский Калинин и никогда — Троцкий, учитывая национальность последнего. Сталин относился к этим проблемам с таким же вниманием, как и его учитель.

Казалось бы, тот факт, что в 1924 г. на высших ступенях власти в СССР находились пять или шесть евреев, а в 1941 г. только двое, Каганович и Мехлис, говорит о многом. На деле же Сталин ненавидел всех, кто мог бы его затмить. А большинство его еврейских товарищей, заметим, по рождению принадлежали к более привилегированным классам, за исключением Кагановича, сына сапожника, дружбу с которым Сталин сохранит на всю жизнь. Можно считать Сталина антисемитом, поскольку большая часть его соперников, от которых он избавился и которых казнил, были евреями: разумеется, Троцкий, а также Зиновьев, Каменев, Радек. Однако ни Рыков, ни Ягода, ни Тухачевский, также расстрелянные, евреями не являлись, да и перечисленных выше обвиняли не в том, что они евреи. Кстати, Каменеву Ленин в начале 1920-х гг. поручил разработать план борьбы с антисемитизмом. Троцкого Сталин ненавидел за оппозиционность, а еще сильнее — за то, что он был более яркой личностью и лучшим оратором. Правда, это не означает, что еврейство Троцкого не играло определенной роли в отношении к нему Сталина.

Так или иначе, руководители-евреи ощущали себя в первую очередь не евреями, а коммунистами: и Мехлис, и Троцкий прямо об этом говорили. В своих трудах Троцкий намеренно умалчивал о еврейском вопросе. Точно так же обстояло дело и с другими социалистами-евреями, в том числе с меньшевиками — такими, например, как Мартов, который до революции считал, что «погромы мобилизуют народное сознание».

Все они недооценивали глубоко укоренившийся в народе антисемитизм. После успеха революции они рассчитывали, что социалистические идеи возьмут в народных умах верх надо всем остальным.

«Долой еврея Керенского, да здравствует Троцкий!» — гласили надписи на стенах Зимнего дворца в октябре 1917 г., когда председатель Временного правительства был вынужден бежать через черный ход. Керенский смеялся, рассказывая мне об этом в 1966 г., поскольку сам он был евреем лишь «наполовину», по матери, тогда как Троцкий — на все сто процентов. По сути, ни тот ни другой не воспринимали себя как евреев: оба являлись агностиками и ни разу в жизни не посещали синагогу. Но другие либо видели в них евреев, либо нет{242}.

В 1917 г. все изгои царского режима оказались в гуще рабочих и солдат, выступавших против царизма. В Петроградском совете эти латыши, евреи, грузины, украинцы, партийцы и беспартийные, были самыми активными и называли себя социал-демократами, социалистами-революционерами, синдикалистами, сторонниками кооперативного движения. Только бундовцы[29]самоутверждались по национальному признаку как евреи-социалисты.

Зачастую революционные борцы самых разных народностей проявляли больше активности, чем простые солдаты и рабочие. Заметили ли последние, что несколько месяцев спустя лидерами партии «рабочих» стали отнюдь не рабочие (кроме Шляпникова)? Что руководители новой страны принадлежали вовсе не к простонародью, а, скорее, к бывшей знати, вдобавок по большей части не русской? Нет, потому что новоявленные руководители очень ловко сумели присоединить к высшей власти партийных бюро и Съезда Советов — власть народную, созданную снизу через местные парткомитеты и советы, которые вскоре сформировали новый класс — советскую «бюрократию», начавшую с 1917 г. подниматься по ступенькам государственного аппарата.

Вышедшие из народной среды аппаратчики не обязательно имели социалистические идеи, но они были «большевистее большевиков», потому что знали, что реставрация монархии привела бы их на виселицу. На Украине во время гражданской войны они устраивали погромы ничуть не меньше, чем белые. Достигая мало-помалу властной верхушки в рамках советов, они переносили туда свою антисемитскую и антифеминистскую ментальность.

С тех пор как в России исчезли крупные собственники, администраторы и начальники, схема продвижения по социальной лестнице кардинально изменилась. Новоявленные советские аппаратчики, преобразованные из мужиков и простых рабочих в государственные кадры, слились с режимом, начали ему ревностно служить. При этом они вряд ли замечали, что предают его изначальную идею и ожидания, и далеко не всегда знали о национальной принадлежности тех, кто их возглавлял{243}.

До раскулачивания и больших процессов первый слой советских руководителей состоял в основном из представителей нерусских национальностей: грузин, армян, евреев, латышей. Второй слой, который господствовал в СССР накануне Второй мировой войны, был уже более русским и вообще более славянским, чем предыдущий. Таким образом, в 1917 г. руководители еврейского происхождения составляли 5–7% от общего числа членов партии большевиков, а в правительстве — подавляющее большинство. В 1941 г. это уже не так. В НКВД, где в 1934 г. их доля в штате работников достигала 31%, в 1939 г. их насчитывалось уже не более 4%. «Мы навсегда покончим здесь с синагогой», — сказал в 1939 г. Молотов, когда пришел на место Литвинова в Наркомат иностранных дел{244}.

Советская власть походила на бифокальную линзу, верхняя часть которой контролировалась Сталиным, а нижняя состояла из «органов» и других народных институтов, рожденных обществом. Рост обеих частей определял новый способ правления, поскольку ввиду «текучести» кадров на местах более не существовало преемственности между политической властью, администрацией и обществом. На вершине государственной пирамиды власть была безраздельна, а в основании осуществлялась более или менее большевизированными народными классами. В промежуточной части границы были подвижными, проницаемыми. Каждый комитет являлся одновременно и независимым, и подконтрольным.