Таким образом, позади действующих дивизий были образованы заградительные отряды, а также сформированы штрафные батальоны, которые направлялись «на трудные участки армии», чтобы там искупали кровью свою вину те, кто плохо воевал и плохо защищал свою родину{217}.

Провал советской обороны в 1941 г. представлял собой нечто обескураживающее. Жители западных областей СССР были сильно поражены и подавлены. В Белостоке свидетелем тому еще ребенком стал Самуил Писарь: «Войска сдавались, повсюду были дезертиры, мои учителя исчезли. Но где же была армия, где была партия?»{218}

Приказу 1942 г. предшествовал другой приказ, также подписанный Сталиным в сентябре 1941 г., после того как Жданов и Жуков донесли ему, что вокруг взятого в кольцо Ленинграда немцы прикрывались местными женщинами и детьми. «Говорят, что немецкие мерзавцы, идя на Ленинград, посылают впереди своих войск стариков, старух, женщин, детей… Говорят, что среди ленинградских большевиков нашлись люди, которые не считают возможным применить оружие к такого рода делегатам. Я считаю, что если такие люди имеются среди большевиков, то их надо уничтожать в первую очередь, ибо они опаснее немецких фашистов. Мой совет: не сентиментальничать, а бить врага и его пособников, вольных или невольных, по зубам…» — продиктовал Сталин Б. Шапошникову{219}.

Такая суровость, такая решительность были характерны для Сталина.

В это время, 8 октября 1941 г., немецкие войска находились в Можайске, менее чем в 60 км от столицы. Жуков позвонил Сталину в половине третьего ночи:

«Жуков: Бронетанковые войска противника могут… внезапно появиться под Москвой. Надо быстрее стягивать войска…

Сталин: Где сейчас 16-я, 19-я и 20-я армии […]? Где 24-я и 32-я армии Резервного фронта?

Жуков: В окружении западнее и юго-западнее Вязьмы.

Сталин: Что вы намерены делать?

Жуков: Выезжаю сейчас же к Буденному, разберусь с обстановкой и позвоню вам.

Сталин: А вы знаете, где штаб Резервного фронта?

Жуков: Буду искать где-то в районе Малоярославца».

В этой местности, рассказывал Жуков, он не нашел ни души. В ставку от исчезнувшего Буденного новостей больше не поступало. Но чуть вдалеке Жуков заметил свет в машине. Отрезанный от остальных Буденный сказал ему, что искал армию Конева, от которой отбился между Вязьмой и Юхновом. Жуков спросил: «В чьих руках Юхнов?» Буденный ответил: «Сейчас не знаю».

Это свидетельство (можно привести еще множество подобных) хорошо описывает сложившуюся ситуацию. Получив приказ держаться, пять советских армий попали в окружение. «Продержитесь еще», — сказал вернувшемуся Жукову Сталин. Между тем прибыло подкрепление. Но Сталин не захотел бросить его на помощь этим армиям, пока этого подкрепления не было достаточно, чтобы обеспечить гарантированно беспроигрышное контрнаступление. «В подобной ситуации Сталин показал, что у него стальные нервы», — заметил Жуков{220}.

Твердость, стальные нервы — разумеется, однако Сталин, как и Гитлер, не рисковал лишний раз подвергать свою психику испытанию. Он оставался взаперти в Кремле, в окружении Молотова, Берии и Микояна, вызывая к себе ежедневно командующих армиями и комиссаров, которых он выслушивал, после того как прочтет и изучит их ежедневные доклады. За задержку с докладом на несколько часов человек получал строгий выговор, как, например, генерал Василевский{221}.

Чтобы видеть происходящее своими глазами, Сталин смотрел кинохронику «Новости»[28]. Он никогда не встречался с фронтовиками, за исключением одного или двух раз, «на камеру». Для одной постановочной сцены был выбран маршал артиллерии Воронов (ему надлежало ответить Сталину заготовленной заранее репликой). Он вспоминал: «Меня вызвали в Юхнов, провели в маленький, затерявшийся в лесу домик… там был Сталин… Прибыл генерал Соколовский. Нас снимала камера. Мы развернули карты и стали докладывать о противнике, о своих войсках». Сталин их перебил: «Деталями заниматься не будем. Западному фронту нужно к весне 1944 года подойти к Смоленску, основательно подготовиться, накопить силы и взять город». Фраза была повторена дважды на запись, и выступление закончилось. Кто-то пожаловался на недостаток резервов и техники. «Все, что сможем, дадим, а не сможем — обходитесь тем, что имеете», — отрезал Сталин. Маршал Воронов ругался про себя из-за того, что его заставили сюда приехать только за этим{222}.

Требовательный и жесткий, Сталин самовластно принимал решения, изумлявшие его окружение. Например, в ноябре 1941 г., едва советские войска разомкнули кольцо и остановили вермахт менее чем в 50 км от Москвы, он приказал 6 ноября в годовщину революции провести большой военный парад, «как ни в чем не бывало». За несколько дней были мобилизованы тысячи грузовиков, чтобы военная колонна прошла через всю Москву. Часть солдат не знала, что с Красной площади их прямиком отправят на фронт{223}.

Два года спустя Сталин точно так же заставил пройти по Москве тысячи пленных немцев — невиданное зрелище, запечатленное в «Новостях».

Разумеется, в течение первых месяцев войны Сталин велел казнить некоторых генералов, однако это неизменно мотивировалось (по крайней мере, на словах) их профессиональной «несостоятельностью», а не какими-либо идеологическими соображениями или, допустим, крайней подозрительностью Сталина, как во времена Большого террора 1937–1938 гг. Подобных казней насчитывалось несколько десятков. Кроме того, в Красной армии начались многочисленные перестановки и даже понижения в звании. Впрочем, после понижения в звании Ворошилова в 1941 г. и Еременко под Сталинградом можно наблюдать относительную стабильность в составе руководителей военных операций, которых возглавлял сам Сталин. Вначале в это руководство входили генералы, участвовавшие в гражданской войне, — такие, как Тимошенко, Ворошилов и Буденный. Именно они и получили первые роли. Но в 1943 г. на смену им пришли профессиональные военные: Шапошников, Жуков, Василевский, Воронов, позже Антонов. Понемногу Жукову стали поручать самые сложные операции, и он кочевал от фронта к фронту, в то время как Сталин оставался в Кремле. Жуков ликвидировал Ельнинскую дугу возле Смоленска в августе 1941 г., выиграл битву за Москву, одержал победу при Сталинграде и Курске и, наконец, возглавил марш-бросок на Берлин.

В своей работе, где сведения полностью взяты из военных архивов, а диалоги восстановлены, генерал Волкогонов оспаривает содержание большей части написанных советскими генералами воспоминаний, утверждая, что все они якобы отредактированы под контролем сверху. Подобно большинству историков и комментаторов последнего времени, он ставит под сомнение тот образ, который слепил себе диктатор, его «сверхгениальность». Ссылаясь на документы, Волкогонов напоминает, что абсолютная власть над окружением позволяла Сталину переписать историю войны к своей, и только своей вящей славе. Волкогонов, как, впрочем, и другие историки, но только с доказательствами в руках, разрушает легенду, согласно которой, тесно общаясь с истинными военными дарованиями, такими, как Шапошников, Василевский, Жуков, диктатор в совершенстве овладел военным искусством — «делал успехи», по словам Жукова, допускавшего, что Сталин, вне зависимости от черт характера, был вполне способен проявить изобретательность, военную смекалку и даже достоин звания «победителя Сталинграда»{224}.