Не знаю, каким чудом в руках оказалась высокая кружка с травяным отваром, и пирожок. Почему-то он особенно растрогал… надкусанный с одного бока, но все равно родной.

– Я целителя вызову, – сказал Эль, пытаясь отжать хвост. А я ему говорила, что от длинных волос одна морока.

– Ага… – пирожок, оказавшийся капустным – раньше я капусту в пирожках недолюбливала, было в этом что-то донельзя подлое, ищешь мясо, а тут тебе вареные капустные листочки – примирил меня с действительностью. – Себе…

– Я почти уже здоров, – он продемонстрировал идеальный эльфячий бок, на котором виднелось белое пятнышко шрама. – Я от земли взял. Там много силы было. А у тебя насморк.

Еще какой.

Сопли вдруг оттаяли и потекли весенними ручейками, а следом зачесалось в глазах и откушенный пирожок встал поперек горла. Мне даже спорить не хотелось, и когда на кровать забралась высушенная и почти не воняющая погостом нежить, я только подвинулась.

Мурлыкать маншул умел.

А эльф…

Надеюсь, у него есть сменные подштанники. Из шелку… надо будет сказать, чтобы еще прикупил как минимум дюжину. А то жизнь, она такая… непредсказуемая. Подштанники в ней точно пригодятся.

Следующие несколько дней я провела в постели.

Что-то ела, когда получалось пережевать.

Что-то пила, большей частью горькое, оставляющее на языке характерный травяной привкус. Давилась лекарствами. Слушала убаюкивающее мурлыканье мертвого маншула и тихие рассказы мужа.

А рассказывать он и вправду умел.

Зря его Юся отпустила… то есть, сама виновата. Но у нее теперь кладбище, а я вот слушать буду. Про границу и про нежить, про города эльфов, которые не совсем города. Про леса вечные и величественные… сказки я всегда любила, главное, не думать, что когда-нибудь любая сказка заканчивается.

– …а устрицы вам дохлые подсунули, – сказала я, потыкав в устрицу двузубой вилкой. Бывшая подруга скривилась, а папуля, большую часть времени выразительно помалкивавший, позволил себе приподнять бровь.

Что? Может, я и не высокого воспитания, но было у меня дело на морском берегу, ловила мелких пакостников, которые повадились добрым людям сети путать. Вот там, пока ловила, и научилась, что в устрицах разбираться, что в морских гребешках, которые вовсе не нужно выжаривать до состояния подошвы, чтобы потом эту подошву в белом вине утопить.

– Какой кошмар, – воскликнула Марисса, покосившись на супруга, который сидел, тихонько в тарелке ковыряясь. – Я непременно с этим разберусь.

– Ага…

Эль от устриц благоразумно отказался, как и от икры летучей рыбы, которая, пусть и считалась деликатесом, но явно подгулявшим. Интересно, это для меня так расстарались или и вправду не понимают, что кухарка их дурит?

Папенька мой, подремывавший в углу стола с видом независимым, встрепенулся.

Поднялся.

И сказал:

– Пришло время кое-что обсудить… – обе руки его легли на стол, и на мизинце блеснуло такое до боли знакомое колечко.

Помнится, это его я оставила перед склепом.

А Юся пообещала, что не станет убивать человека, который это колечко придет забирать. Нет, если бы папенька сам явился, она бы вряд ли сдержалась, но, как я и подозревала, послали за колечком мальчишку из беспризорных…

Сказать, что не то?

Он знает.

Должен был понять. Почувствовать. Родовые вещи, они ведь не просто так… а здесь… подумаешь, белое золото и пара камешков средней паршивости. Красиво, но бестолково. Однако папенька напялил, и это само по себе внушало немалое подозрение. Как и эта вот, внезапно появившаяся, благостность во взгляде. Не люблю, когда на меня так смотрят.

– Что? – и глазами похлопать.

– Дядя… – вздохнула Марисса.

Глава Гильдии некромантов отмахнулся.

А ведь я на него не похожа… счастье-то какое.

– Девочке пора покинуть этот город, – прозвучало веско.

– Зачем? – я ткнула вилкой в полупрозрачное желе, в котором застыли комки зеленых водорослей. Желе содрогнулось, но вилке не поддалось.

– Климат здесь… не подходящий.

– Ага, – согласилась я. – Дожди идут. Крыша течет, но мы уже договорились, что ее починят. Надо только подождать пару дней, пока бригада освободится. И с погреба заодно воду откачают. Стены тоже бы поправить не мешало, но это уже другим разом.

– Уезжай.

– Куда? – желе я все же проткнула, но лишь затем, чтобы убедиться, что вилка надежно застряла в дрожащей этой массе.

– Не имеет значения. Здесь тебе не рады.

– Так это не мои проблемы.

– Будут твоими.

Эх, папенька, не любите вы свою дочь, единственную, между прочим. То есть, я полагаю, что единственную, но мало ли. Жизнь, она любит сюрпризы преподносить. И папенька хмурится зря. Никуда я не поеду. Мне теперь тут жить интересно.

Стало.

И между прочим, эльфячья бабушка, снизойдя до визита в наши пенаты, сказала, что места, конечно, маловато, однако в остальном у дома хорошая аура.

Почти одобрение.

И росток высадила какого-то жутко редкого древа. Малина тотчас переползла к нему, обвила белоснежный ствол, растопырила колючки, всем видом своим показывая, что обидеть сиротинушку не позволит. И вот куда нам ехать? С эльфом, маншулом, малиной и этим… сиротинушкой, который за две ночи вымахал до уровня крыши.

– Папенька, – я откинулась и ноги вытянула. – А не пойти ли вам в эльфийские чащи. Я даже проводника найду. Хорошего.

Глаз папенькин дернулся.

Левый.

Правый потемнел. Ишь ты… ему бы у целителей провериться.

– Когда узнала?

– Юся рассказала… небось, меня в ее честь назвали? Чтоб точно не обозналась.

Запыхтел.

Поднялся тяжко. Ишь, сила клубится, что туча черна. Давит просто-таки… ничего, не раздавит.

– Если ты… когда-нибудь раскроешь рот… тебе не поверят.

– Успокойтесь, – тихо произнес мой муж, отодвигая тарелку с нетронутой перепелиной тушкой. Что, и их умудрились испортить?

– И доказать ты не сможешь.

– Я и не буду, – больно оно мне надо, по судам ходить. Нудно, долго и, что куда важнее, дорого. А результат сомнителен. В самом деле, в смерти Юсиной папеньку не обвинишь. За деяния предков он ответственности не несет. Сама я жива, здорова и вообще…

…поди-ка докажи наличие преступного умысла.

Да и грех жаловаться, руку на сердце положа. Не будь у папеньки желания вернуть родовой перстень, глядишь, и я на свет бы не появилась. Но это еще не значит, что я позволю себя из города выживать.