Что же касается Гурвича, то он впоследствии вспоминал только о разработке вакцины для вермахта. Историк Илья Альтман рассказывал мне, что Гурвич в его присутствии не раз отказывался от своих показаний относительно возбужденных нацистами эпидемиях тифа и говорил, что его показания в 1945 году написаны под диктовку следователя.

Альтман посоветовал мне обратиться к вдове Гурвича, но та ничего не припомнила и отослала меня к Петеру Штагеру из Германии, который поддерживал с Гурвичем дружеские отношения. Тот прислал мне немецкое издание мемуаров Гурвича: «Надеюсь, что Вам, уважаемый господин Симкин, это поможет». Не помогло — никакой новой информации по этому вопросу там не было.

Перси Гурвичу, как и другим подопытным, удалось выжить благодаря начальнику Института медицинской зоологии, приват-доценту Грайфсвальдского университета Фрицу Штайнигеру. Приказ расстрелять работников из гетто при приближении Красной армии он не выполнил. Напротив, предложил им бежать. Штайнигер и прежде проявлял себя с неплохой стороны. Он являлся еще и референтом по расовой теории, то есть в его обязанности входило измерение черепа заподозренных в еврействе. В 1944 году Штайнигеру было поручено проверить, семиты ли караимы (их община проживала в Прибалтике). В очередной раз — «караимский вопрос» и прежде поднимался. От ответа на этот вопрос зависела их судьба: если тюрки — будут жить, если семиты — нет. Штайнигер дал заключение, что караимы — тюрки.

Вернемся, однако, к Гурвичу, человеку, как говорится, извилистой судьбы. Так случилось, что я разговаривал не только с его вдовой, но и с предыдущей — второй — женой (первая, как мы помним, погибла в гетто). Ею оказалась Валентина Фреймане, о которой я уже рассказывал. Она знала его с детства, они учились в одной гимназии. Собственно, там его знали все — он был гордостью гимназии. Перед любыми делегациями выступал с речами и стихами на древних языках. Перси был полиглотом — он знал 13 языков. После войны Гурвич окончил аспирантуру МГУ, защитил диссертацию и работал в Латвии.

Выживших тянуло друг к другу, а у них с Валентиной было много общего — у обоих погибли родители и супруги. Они поженились. Впрочем, брак был недолгим, что, по ее словам, спасло Валентину от ареста. В 1950 году, сразу после того, как уже бывший муж был арестован по политической статье, к ней приходили несколько раз, но, узнав о разводе, оставили в покое. Год спустя его осудили. За что? Как Гурвич рассказывал близким, он был репрессирован за высказанное вслух замечание, что газета «Правда» пишет неправду.

Историк из Латвии Индулис Ронис в 1990-х годах при поддержке тогдашнего генерального прокурора Яниса Скрастиньша скопировал множество документов из бывшего архива КГБ Латвийской ССР, и в их числе «дело Гурвича», арестованного 5 ноября 1950 года, 17 ноября 1951 года осужденного на семь лет Особым совещанием МГБ Латвийской ССР по статье 58–10 (антисоветская пропаганда) и освобожденного 8 июля 1954 года (досрочно). В деле, по словам Рониса, есть сведения о тесном сотрудничестве Гурвича с КГБ, о котором тот кому-то проговорился, что и послужило поводом для ареста. То же самое я слышал от Маргера Вестермана, называвшего Гурвича не иначе как авантюристом.

По уклончивому свидетельству Валентины Фреймане, ее бывший муж, «конечно же, так или иначе сотрудничал с КГБ — как и все, кто давал показания против военных преступников и коллаборационистов в послевоенные годы».

В любом случае репрессирован Перси Гурвич был незаконно и в 1968 году реабилитирован. Освободившись, он сумел оправиться и встать на ноги. После освобождения вернулся ненадолго в Латвию, где сумел устроиться лишь учетчиком в МТС, в 1956 году он уехал навсегда. Туркмения, Дагестан, Тула и наконец Владимир, где он 40 лет в почете и уважении возглавлял кафедру в пединституте. Почетный гражданин Владимира Перси Борисович Гурвич умер в 2011 году на 93-м году жизни.

Что же касается истории про биологическое оружие в Институте медицинской зоологии, то она вполне могла оказаться изобретением следователей НКВД. Вшей во время войны разводить специально было особенно незачем, они и сами прекрасно плодились, заражая тифом и военнопленных, и невоеннопленных — всех подряд.

Между прочим, такое же обвинение предполагалось предъявить начальнику минской полиции порядка бригадефюреру СС Иогану Рихерду, осужденному на аналогичном Рижскому открытом процессе в январе 1945 года в Минске. Основанием явилось сообщение ЧГК от 30 апреля 1944 года о том, что они вместе с генерал-лейтенантом Куллмером Артуром «являются виновниками массового истребления советских людей путем заражения сыпным тифом». По мнению обнародовавшего этот документ историка Никиты Петрова, «обвинение вполне в духе 1930-х годов, и ничего более конкретного».

«…Здесь вы увидите небольшой кусочек вполне готового мыла, которое по внешнему виду, уже пролежав несколько месяцев, напоминает, однако, обычное хозяйственное мыло. Я передаю его Трибуналу. — Помощник главного обвинителя от СССР Л. Н. Смирнов на Нюрнбергском процессе предъявил судьям нечто бесцветное и бесформенное. — Можно считать доказанным, что опыты по промышленному производству мыла из человеческого жира были вполне завершены в Данцигском институте».

Сегодняшние историки вовсе не считают это доказанным. Питер Блэк из вашингтонского музея Холокоста на вопрос посетителей (они часто спрашивают об этом) отвечает категорически: «Нет, такого не было. Нет достоверных данных о том, что нацисты делали это, даже в качестве эксперимента». Помимо заявлений советской стороны, на Нюрнбергском процессе о мыле свидетельствовали два английских военнопленных, но, по словам Блэка, их показания противоречивы. Вообще-то он недоумевает: «Нацисты совершили огромное количество страшных преступлений, но почему-то мифы о производстве мыла, кожаных изделий и абажуров из человеческих останков захватили воображение людей».

Оказывается, слухи об изготовлении в Германии мыла из человеческих трупов, появившиеся в начале войны, основывались вот на чем. Аббревиатуру RJF на ящиках с мылом, производившимся в Германии, расшифровывали как Reines Jüdisches Fett — «чистый еврейский жир». Либо как RIP — «евреи, покойтесь с миром». В действительности она означала Reichsstelle für industrielle Fettversorgung (Государственное управление по снабжению промышленным жиром)[12].

О необычной судьбе ученого-физика Язепа Эйдуса я узнал из недавней публикации в рижском журнале — главы из книги его воспоминаний. Рижанин, учившийся физике в Лондоне, в 1941 году решил отправиться в СССР, чтобы принять участие в войне с нацизмом. При помощи советского посла Ивана Майского добрался туда на военно-транспортном судне. Он оказался в Москве в самый неудачный день — 16 октября 1941 года, когда царила паника, в учреждениях жгли бумаги, а на шоссе Энтузиастов возникали пробки из машин и людей, бегущих на восток. У него было рекомендательное письмо академику Капице, но вместо научного учреждения Язеп отправился на фронт, записавшись добровольцем, — воевал в 201-й латышской стрелковой дивизии. После войны преподавал физику в Риге, а в феврале 1953-го был арестован как «английский шпион и еврейский буржуазный националист».