Изобличал Эйдуса рижанин, переживший гетто, обозначенный в публикации инициалами — ГПБ. По словам публикатора воспоминаний Бориса Равдина, он «с университетских лет обладал репутацией человека с авантюристическими наклонностями, фантазера, хвастуна, занимателя денег без отдачи, в определенных ситуациях — шантажиста… По его словам, по собственной инициативе стал секретным сотрудником МГБ… Что это было — хвастовство, жажда власти, неутолимое стремление распоряжаться судьбами людей… попытка предупредить окружающих, что на нем лежит клеймо?»

В 1947 году присущая ему чрезмерная разговорчивость привела к тому, что ГПБ перестал быть сексотом (секретным сотрудником). Свидетельство тому — сохранившееся в архиве письмо от 11 октября 1949 года, где он признает, что «в своей работе не соблюдал правил строгой конспирации», тем не менее он просит «восстановить с ним связь как с секретным сотрудником органов МГБ».

ГПБ был репрессирован в 1951 году, но вместо лагеря оставлен во внутренней тюрьме МГБ, а к началу 1953 года был этапирован в Москву для дачи показаний по «делу „еврейских националистов“», в числе которых был Эйдус. По делу о «сионистском заговоре» в феврале 1953 года был арестован и Иван Майский, после многочасового беспрерывного допроса признавшийся, что был завербован как британский шпион чуть ли не самим Уинстоном Черчиллем.

После смерти Сталина это дело утратило актуальность, и его спустили на тормозах. Но не отпускать же подследственных. В октябре 1953 года Эйдус был осужден к 10 годам — только уже не за шпионаж, а «всего лишь» за антисоветскую пропаганду, и освобожден только после XX съезда в марте 1956-го.

ГПБ освободили раньше — в 1954 году. И он, мучимый совестью, сразу написал в Верховный суд СССР письмо с признанием своих показаний по «делу Эйдуса» «ложными от начала до конца». Это случилось 29 декабря 1954 года, через две недели после того, как ГПБ освободили. «Я, едва получив свободу… добровольно подвергаю себя новым неприятностям». Какие неприятности он имел в виду? Вероятно, огласку его неблаговидной роли. И никак не суд за ложный донос — за него никого не наказывали, иначе пришлось бы слишком многих привлекать к ответу. Напомню слова довлатовского персонажа: «Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал 4 миллиона доносов?»

Приведу наиболее характерные выдержки из письма ГПБ.

«Эйдус был подвергнут нечеловеческим пыткам, после чего он оговорил себя, признал, что он английский шпион и что он завербовал меня… Соответствующими протоколами было установлено, что как меня, так и его истязали».

После того как дело о «шпионаже» лопнуло, ГПБ по указке следователей переключился на обвинение Эйдуса в «антисоветской пропаганде».

«На допросе от 10 октября я „вспомнил“, что Эйдус однажды будто бы заявил, что „советским людям остается еще много учиться, чтобы дорасти до уровня среднего англичанина“. (В рамках кампании против низкопоклонства перед Западом это обвинение тянуло лет на 10 лагерей. — Л.С.) Кроме того, я показывал, что Эйдус хранит у себя антисоветские книги. Ни того, ни другого и в помине не было, но я вошел в азарт, чтобы только участвовать в разоблачении настоящего шпиона. Ведь на протяжении двух лет я был использован органами МГБ по разоблачению целого ряда лиц, которые все оказались липовыми шпионами. (Когда оговаривал других, в обвинения не верил, а теперь вдруг поверил. Вряд ли ГПБ тут полностью искренен. — Л.С.) Эти же ложные сведения я подтвердил перед судом военного трибунала МВО».

Выжить любой ценой — вот, пожалуй, главное, что двигало этим человеком. Он был просто-таки заточен на выживание. Не желая быть жертвой, сумел приспособиться и поладить с палачами. Плюс к тому стремление продемонстрировать свою значимость. От слова «сексот» люди вздрагивали, принадлежность к ним тщательно скрывалась, а он, рискуя, таким образом показывал власть, с тем чтобы собеседник испугался. А может, напротив, предупреждал об опасности, подавал знак — замолкайте, мол?

ГПБ сохранил себя в гетто, а напора сталинской системы не выдержал, сломала она человека. Впрочем, позже он встал на ноги, что лишний раз подтверждает правоту известной максимы Корнея Чуковского — «В России надо жить долго».

4 сентября 1943 года Сталин вызвал в Кремль высших иерархов русской церкви — митрополита Сергия (Страгородского), митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия (Симанского) и митрополита Киевского и Галицкого Николая (Ярушевича). Не меньше двух часов продолжалась историческая встреча. Историческая — оттого что на ней вождь разрешил восстановить на Руси патриаршество. Но разрешить — полдела. Избрать патриарха мог лишь Архиерейский собор, да где ж взять архиереев — иных уж нет, а те далече.

«А почему у вас нет кадров?» — согласно церковной легенде, спросил Сталин, в упор глядя на своих собеседников. Испытывал. Знал, что кадры давно в лагерях. Но не скажешь же это в лицо тому, кто их туда и запрятал. Нашелся митрополит Сергий: «Кадров у нас нет по разным причинам. Бывает и так, что мы готовим священника, а он становится маршалом Советского Союза…» Довольная усмешка тронула уста вождя, и он приказал присутствовавшему на встрече чекисту Карпову, будущему председателю Совета по делам религий, проявить «большевистские темпы» в созыве Архиерейского собора. Спустя несколько дней наспех собранные из лагерей и ссылок архиереи избрали митрополита Сергия (Страгородского) патриархом.

К началу войны в списке правящих архиереев значилось четыре иерарха, имевших регистрацию в качестве «служителя культа», двое из них по имени Сергий. Одним из четырех епископов Московского патриархата на территории СССР был митрополит Виленский и Литовский Сергий (Воскресенский). Вообще-то он тоже должен был быть на той кремлевской встрече, кабы к тому моменту не был отлучен от церкви. Но обо всем по порядку.

После того как по договоренности с Германией в состав СССР вошли «республики советской Прибалтики», 24 февраля 1941 года в Риге к своим обязанностям приступил новый экзарх Латвии и Эстонии, митрополит Виленский и Литовский Сергий (Воскресенский).

Если бы не поправка на время, можно было бы сказать, что недавний послушник Данилова монастыря Дмитрий Воскресенский, постригшийся в монахи в 1923 году, сумел сделать блестящую карьеру. К 40 годам — в 1937-м — достиг сана архиепископа и получил должность управляющего делами Московской патриархии. В 1941 году он уже митрополит Сергий (Воскресенский).

В Ригу Сергия послали восстановить в Прибалтике власть Московского патриархата (церкви Эстонии и Литвы к тому моменту перешли в подчинение Константинополю). 24 февраля 1941 года в Риге приступил к своим обязанностям митрополит Виленский и Литовский, экзарх Латвии и Эстонии. Естественно, представители местного духовенства поначалу восприняли его как большевистского агента. Каково же было их удивление, когда перед приходом немцев митрополит не подчинился приказу и не уехал в эвакуацию, спрятавшись в крипте рижского кафедрального собора Рождества Христова. Вероятно, у этого поступка были разные мотивы, включая желание остаться в трагическое время с паствой. Однако в послании митрополита к новым властям было сказано иное: «Наш долг теперь — всеми силами свободного существа, искренностью своего гражданского долга оказать всяческое содействие и помощь нашей освободительнице в дни освобождения не только шестой части мира, но всего культурного человечества от гнойника безбожного коммунизма, дабы не вдохнули люди растлевающей заразы дыхания зверя и его лжепророков».