Может, да почти наверняка, не вступился бы Виктор Борисович за ненавистного всем алкаша-ворюгу, но один из бивших, что помоложе, вдруг подпрыгнул и, как в американских боевиках, смачно приземлился на Юркины ребра. Соскочил, перевел дух и примерился прыгнуть еще… Чащев, не помня себя, перемахнул через забор, растолкал мужиков, что-то стал орать про срок за убийство, про самосуд (всплыло вот словечко из комсомольской юности), еще какую-то чушь нес без остановки. И мужики очухались, – слава богу, трезвые были, – отошли в сторону, закурили, почти спокойно уже рассказали Чащеву, как заглянул к ним Юрка в дорожную мастерскую, стрельнул сигарету, похвалился, что берут его на ферму скотником, а когда мужики занялись работой, сунул под неизменный свой ватник паяльную лампу и пошел. На счастье, быстро хватились пропажи, погнались, догнали вот… Паялку Юрка по дороге бросил, когда понял, что догоняют.

Отведя душу хоть не расправой, так разговором, мужики ушли в мастерскую, а Пичугин еще часа два лежал – то ли боялся, то ли не мог подняться.

– Прибьют ведь тебя, дурачок, – говорит ему и сейчас Виктор Борисович, но, увидев в глазах парня непереносимую муку похмелья, машет рукой: – А, чего тебе объяснять… Пошли, куплю пива хоть, немного поправишься. И верни ты дрель, пока не поздно.

– Что-то долгонько ты, – встретила во дворе жена.

Оборудовала себе место у стены летней кухни, режет вилки. Весь стол в горках бело-зеленой капустной стружки.

– Пока на почту зашел да Тернецкого встретил, поговорили, то, сё, – отвечает Виктор Борисович. – Я тут тебе подарочек принес. – Достал из пакета шоколадку. – Вот, посласти душу.

– О-о! – Жена обрадовалась то ли искренне, то ли понарошку. – Спасибо, дорогой! А я только подумала: хочется такого чего-нибудь…

– Ну, видишь, какой я догадливый.

Обедали густым гороховым супом с кусочками соленого сала, закусывали колбасой и хлебом. Виктор Борисович передавал подробности своего похода. Когда рассказал про Юрку Пичугина, жена горестно вздохнула:

– И ведь молодой совсем парень. Сколько ему? Лет двадцать пять, не больше…

– Да меньше, ты что! Ме-еньше.

– О-хо-хох…

Виктор Борисович промолчал, сосредоточенно хлебал суп… Ну, чего сокрушаться? Много повидали они таких парнишек. Лет в десять – открытый, талантливый, жизнерадостный; из Дома культуры не выходит, во всех кружках занимается, и рисует отлично, и танцует, и стихи так читает со сцены, что у слушателей слезы в глазах, а потом – бац! – и что-то ломается в нем, моментально и неожиданно, и вот уже в беседке где-нибудь напротив Дома культуры с компанией оболтусов портвейн глушит, травку курит. А потом услышишь мельком, случайно: или посадили за драку, за кражу, или убили…

– Что, Вить, подлить еще супчика? – спрашивает жена.

– Нет, все, спасибо. Наелся.

По традиции поцеловал ее, пересел в единственное у них дома кресло, которое купили лет тридцать назад, возили с места на место, из города в город, и, когда переезжали сюда, не решились оставить, взяли с собой, словно бы талисман, или друга, вернее.

Прихлебывая горячий, крепкий чай, Виктор Борисович стал просматривать газеты – четырехполосную районную «Надежду».

Тернецкий выписывает «Комсомольскую правду», время от времени предлагает Чащеву заходить, брать у него издающиеся в Москве, толстенькие, обильные статьями номера, но Виктор Борисович теперь благодарит и отказывается. Последний раз, когда взял, посмотрел на передовицы четырех номеров и поморщился, и захотелось подальше отбросить их… На одной большими буквами, от края страницы до края: «Ротвейлер убил хозяйку своей любовью», на следующей: «Фильм, который их убил» (о Дворжецком, Глебове и Ромашине, которые снимались в «Саге о древних булгарах» и умерли почти в одно время); на третьей передовице – «Охотник Василий нашел золото Колчака», на четвертой – «Ту-144 уплыл в Германию»… Так и прет желание завлечь читателя сенсацией, скандалом, ужастиком. И сами статьи написаны без чувства, без боли, с иронией какой-то поганенькой. Местная газета хоть и скучнее, зато человечней. Бывает, и наивно совсем написан материал, а трогает. Да и ужасов меньше, – стараются журналисты найти светлое, поднять настроение, а если уж затрагивают мрачные темы, то по делу, не за ради щекотания нервов… Так, что у нас тут сегодня?…

«В прошлом году за девять месяцев в родильном отделении Центральной районной больницы белый свет увидели 766 малышей. В нынешнем году это число гораздо скромнее – 688. Не потому, что в наших краях разразилась демографическая катастрофа, просто женщинам в городе негде было производить младенцев – родильное отделение было закрыто на капитальный ремонт. Теперь, когда ремонт позади…» Да-а, ну и язык! Хорошо хоть, что отделение отремонтировали, а то, говорят, потолок бревнами подпирать приходилось, чтоб не рухнул.

А вот эта заметка Тернецкого бы порадовала: «В Нижнем Новгороде прошел 3-й Всероссийский слет юных геологов. В составе команды Красноярского края участниками слета были двое наших ребят: Иван Михалев (8 класс, лицей) и Алексей Покровский (9 класс, школа № 9)».

«Замечательная новость!

Оргкомитет национального театрального фестиваля «Золотая маска» принял решение о выдвижении творческого коллектива спектакля «Циники» по повести А. Мариенгофа (Городского драматического театра) на Государственную премию России».

Время бежит, время уже к четырем. Скоро и темнеть начнет. Ладно, газеты подождут, а поработать не мешает. Дрова надо колоть, перегной разбросать по огороду, животину покормить. Ночь-то на пустой желудок любому неуютной покажется.

Елена Петровна, наскоро убрав со стола после обеда, снова была во дворе, крошила капусту.

– У-у, много уже, – заглянул Чащев в кадку. – Поди сегодня успеешь и всю уработать.

– Куда уж! Сейчас пойду курицу готовить. Как ее, отварить или пожарить?

– Лучше свари. Помягче будет.

– Ладно, – жена удовлетворенно кивнула; понятно, что сварить легче и выгоднее – бульон получится для будущего супа.

– Пойду дровишки колоть, – Виктор Борисович взял из сенок топор, – а то снег нагрянет, и до чурок не докопаешься.

– Давай, давай, Вить. Зима суровая, говорят, обещается.

Чащев вспомнил слышанные в последнее время старушечьи пророчества, усмехнулся…

Размеренно, неторопливо, но стараясь при этом вложить в каждый удар всю силу, Виктор Борисович орудует увесистым, со стальной длинной ручкой колуном. Легкие на колку сухие сосновые поленья чередует с плотными, неподатливыми березовыми. И складывает в поленницу вперемежку, чтоб потом, по морозу, схватить зараз и тех, и других. Сосновые на растопку, а березовые – для жара.

Натюкав горку дровишек, сложив их в поленницу, решил закругляться. Через час-полтора стемнеет, а дел перед ночью – еще достаточно… Перво-наперво бушлат надо надеть, – разогрелся на дровах, распотел, а воздух холодает, ветер усиливается, вполне можно простыть.