мужчины из окрестных домов шли загонять дичь. Капитан Гаджендра Сингх получил этот приказ, взял четырех солдат и пошел с ними по близлежащим домам. А Бахадур в это время как раз собирался идти в школу. Он пытался втолковать капитану, что он государственный чиновник, директор школы, и что не ему быть загонщиком. Никогда в жизни он этим не занимался и не будет заниматься такой унизительной работой. Но капитан и слышать ничего не желал и в конце концов пригрозил ему оружием.

— Харе Рам! Ты всех защищаешь, все во власти твоей! Так что же дальше?

— Капитан и солдаты вывели Бахадура на улицу, согнали всех деревенских парней и погнали в лес. Там их ждали настоящие загонщики. Капитан Гаджендра Сингх приказал одному из солдат приглядывать за той группой загонщиков, где был Бахадур Али-хан, и, если только Бахадур вздумает удрать, сразу бить его прикладом по голове.

— Ну?

— Бахадуру пришлось оставаться с загонщиками. Да, Гаджендра Сингх ему даже обуться не дал, босиком выгнал из дому. Бегал он по лесу — через кусты, колючки разные — все ноги в кровь сбил. Начал хромать, еле шел, а солдат его все не отпускает. Потом раджа убил гепарда, и все начали кричать «ура!» Солдат, естественно, отвлекся. Бахадур решил воспользоваться этим, отделился от толпы загонщиков и — бежать. Спохватился солдат, выстрелил.

— Харе Рам! Харе Кришна! Боже всемогущий, на все воля твоя, на все воля твоя… Ты всего охранитель, ты всего повелитель… И что же дальше?

— Видишь, говорят, что, даже раненный, Бахадур продолжал бежать… А еще говорят, будто не солдат стрелял, а сам раджа. Но как бы там ни было, одно ясно — в него стреляли и прострелили ногу. Похоже, будто действительно он некоторое время бежал с простреленной ногой… А тут на тропинку выскочил дикий кабан — загонщики гнали его в сторону помоста раджи. Кабан, видно, мчался так, что раненый Бахадур не успел увернуться — кабан сбил его с ног и пропорол ему живот, до плеча рана.

— Боже, милосердный боже! Мать Дурга, храни моего сыночка, оборони мою семью… Что же будет?!

— Теперь он в больнице. Я сделал все возможное… Может, выживет… Хотя, я думаю, будет лучше, если он умрет…

— Боже мой, ну как у тебя язык поворачивается говорить такие грешные слова?!

— Раджа распорядился выселить из дому обеих жен Бахадура и взял их к себе.

— Не может быть! Ты… ты правду говоришь?!

Отец промолчал.

Потом заговорила мама:

— Но ведь это же произвол. Дикость какая-то.

Отец опять ничего не ответил.

— Каменное сердце и то разорваться от этого может. Неслыханное самодурство.

Мама нежно прижала меня к себе и долго тихонько плакала.

Отец думал, что Бахадур не выживет, но Бахадур словно зарок дал остаться в живых. Первую неделю он боролся между жизнью и смертью. Сознание лишь изредка возвращалось к нему, а когда он ненадолго приходил в себя, он начинал кричать по-звериному от нестерпимой боли. Тогда отец делал ему укол, и его сознание снова отключалось.

История с Бахадуром быстро облетела всю округу. Каждый день в больницу приходили мусульмане, одетые в драные домотканые рубахи и в грязные домотканые штаны, накинувшие на плечи грубые, толстые шерстяные одеяла, — приходили справляться о здоровье Бахадура. Кто приносил для него молоко, кто фрукты, кто приходил с пустыми руками, но с молитвами о его выздоровлении. Сначала приходило в день человек по десять, потом по двадцать, потом по пятьдесят, и число это все росло и росло. Крестьяне стояли молча. Никто ничего не говорил… Однако все знали, что в каждом доме каждый день молят бога о спасении Бахадура.

Прошла еще неделя, но состояние Бахадура не улучшилось. Потом наступил кризис, и наконец стало ясно: Бахадур будет жить. Он стал понемногу есть, начал разговаривать с отцом. Первый вопрос, который он задал, был о Гульнар и Лейле. Отец, зная, как он любит своих жен, понимал, что он спросит о них, как только придет в сознание, поэтому отец подготовился к беседе:

— Когда бедная Гульнар узнала, что произошло, с ней случился сердечный припадок. Она до сих пор в постели. Я не разрешаю ей вставать, а Лейле поручил за ней ухаживать. Ты же не хочешь, чтоб я ее позвал сюда, пока она в таком состоянии?

— Конечно, нет, доктор. Но ведь Гульнар поправится?

— А как же. Обязательно… Я за ней наблюдаю. А тебе нужен покой. Тебе пока нельзя разговаривать. Ты должен бороться за жизнь.

Лицо Бахадура будто окаменело. Он закрыл глаза и тихо проговорил:

— До последнего вздоха буду бороться.

Временами его одолевала подозрительность, и тогда он смотрел на моего отца так, будто отец был убийцей. Когда отец приближался к нему с ланцетом или со шприцем или забирал его на перевязку в операционную, в глазах Бахадура мелькало недоверие. Он, наверное, вспоминал все, что наговорил отцу в тот день, когда они подрались, и эти воспоминания не давали ему покоя. Он начинал пристально и подозрительно следить за каждым движением отца.

Бахадура каждый день возили в операционную, и каждый день ему виделось, будто он уже покойник. Отец понимал состояние Бахадура, понимал, но молчал.

Прошло больше месяца.

Однажды отец вернулся из больницы сильно расстроенный. Отказывался от еды и даже мыться не захотел — заявил, что у него болит голова, и лег в постель. Мама чувствовала отцовское настроение. Она несколько раз спросила, не передумал ли отец и не будет ли он ужинать, а потом замолчала. Никто не проронил ни слова, пока не пришло время ложиться спать. Часы пробили одиннадцать. Послышался голос отца:

— Ты уже спишь?

— Нет еще.

— А малыш?

— Давным-давно заснул.

Отец помолчал, будто в нерешительности. Потом сказал:

— Сегодня заходил ко мне ходжа Алауддин.

— Что говорил?

— Да он, собственно, пришел по поручению раджи…

— А что раджа?

— Раджа приказал передать, что Бахадур должен умереть.

Мама вздрогнула как от удара. Я почувствовал, как гулко забилось мое сердце, и зажал себе рот ладонью, чтоб не вскрикнуть.

Мама не проронила ни слова. После долгого молчания отец опять заговорил:

— Ходжа Алауддин передал так: есть основания думать, что, если Бахадура посадить в тюрьму или пристрелить, может начаться бунт. Поэтому скажи господину доктору, чтобы он перерезал ему вену.

Мама с силой втянула в себя воздух.

— Ходжа Алауддин сказал, что Бахадуру лучше умереть естественной смертью. Тогда это не вызовет шума. Одно легкое движение скальпеля — и не артерия, так вена… Кто что потом докажет?

— Но ведь ты врач.