истории? Просто удивительно — почему вы молчите? Будь я на вашем месте, я бы его живым в могилу закопал! Этот низкий человек осмелился руку на вас поднять! Да ему следовало бы отрубить руку за то, что он замахнулся на вас! Поверьте мне, доктор, я говорю это не потому, что хочу польстить вам, — за семьдесят лет моей жизни я встречал великое множество приятных и достойных индусов, но ни разу не встречался с более благородным и справедливым ученым, чем вы.

— Вы слишком добры ко мне! — смущенно проговорил отец.

— Не встретить ли нам вместе рассвет? — подмигнул отцу ходжа. — От щедрот господина раджи я получил бутылку шотландского виски и подумал — в наше подлое время вы единственный приятный человек, с которым можно провести время и забыть о неприятностях.

— С удовольствием!

Отец сразу поднялся и кликнул слугу.

— Хамид, скажи повару, чтоб зажарил две курицы и послал их нам наверх.

Хаджа Алауддин и отец ушли, взявшись под руки. Тут-то мама и вспылила.

— Свиную печенку можешь им зажарить и отнести![11] — бросила она Хамиду. — Кто в этот дом ни придет, будь они неладны, одни неприятности от них!

Хамид был озорником и любимцем всего дома.

— Госпожа тоже будет есть свиную печенку? — невинно осведомился он и бросился в дверь, увидев, как мама ищет, чем его стукнуть.

— Ох уж эти мне шутники! — ворчала мама.

Если кто и остался доволен случившимся, так это я. После драки никто меня, конечно, в школу не отдаст. Я был на седьмом небе от счастья, а когда я рассказал Тарон, она тоже очень обрадовалась. В те времена в нашей округе не было школы для девочек, а раз Тарон не собиралась ходить в школу, она была довольна, что и я не пойду. Подумать только, если б я стал школьником, она лишилась бы верного товарища по играм, поверенного в самых секретных делах. Тарон была счастлива. Порывшись в кармане, она достала половину кукурузного початка и дала мне. Кукуруза была прошлогоднего сбора. С самого прошлого года этот початок вместе с другими хранился перевязанный веревкой в доме Тарон, и теперь он был таким сладким! Обгрызая початок, я засыпал Тарон своими новыми познаниями:

— Ты знаешь, в Хайдарабаде мусульманин правит!

— Врешь. — Тарон взяла початок из моих рук. — Все раджи всегда бывают индусы, а мусульмане все бедные.

— А он вот мусульманин. И еще он — монумент справедливости.

— Опять врешь. Монумент — это просто фигурка, а их из глины делают, глупый ты!

Вдруг большие глаза Тарон загорелись любопытством, и она спросила:

— А справедливость что такое?

— Глина такая бывает, — поучительно ответил я, отбирая у нее початок. — Еще черный учитель сказал: «Я не буду обманывать нацию».

— Нацию, сказал? А это что? — спросила Тарон.

— Ну вот, например, ты мне считаешься нацией.

— Как это? Почему это я — твоя нация?

— Потому что я не могу тебя обмануть.

— Ты не можешь? Как же! В тот раз, когда сливы мы рвали, ты двадцать штук съел, а мне дал всего семь… И после этого я — твоя нация? Нет уж. Не буду я твоя нация. Никогда, ни за что. Можешь не просить.

Тарон всерьез разобиделась и даже отсела подальше от меня. Сидела она, отвернув лицо, а когда я взял ее за шею, чтобы повернуть к себе, то увидел слезы в ее глазах… У меня дрогнуло сердце, и я сказал:

— Ну, ладно, пойдем сегодня на обрыв. Сколько слив нарвем — я все тебе отдам. Тогда ты станешь моей нацией.

Тарон даже рассмеялась от радости, захлопала в ладоши и первая побежала к обрыву.

Я побежал следом.

Чтобы добраться до сливовых деревьев, которые росли под обрывом, в тени, нужно было долго спускаться крутым склоном через колючий кустарник. Сливы будто улыбались нам — одни почти черные, другие желто-красные, а совсем еще неспелые и кислые были бледно-желтыми, как первые солнечные лучи. Сквозь тоненькую кожицу просвечивали косточки. На кустарниках попадались ягоды, маленькие и золотистые, которые можно, как сережки, навешивать на уши.

Я догнал Тарон под большим кустом черной смородины, росшим между двух здоровенных камней.

— Ты что? — спросила Тарон.

— Один поцелуй! — ответил я.

— А что такое «поцелуй»?

— Вчера я видел, как Хамид поймал Бегиман на заднем дворе, и он ей так сказал.

— А Бегиман что?

Тарон куда больше интересовала усыпанная ягодами ветка, которую она пыталась пригнуть.

— А Бегиман говорит: «Иди отсюда, а то закричу. Ничего не получишь».

— Ну ясно, — сказала Тарон. — Кукурузный початок, значит.

— Да нет же! Хамид ее схватил и давай ртом к ее рту прижиматься. А я за голубятней был и все видел. Хамид ее очень долго не отпускал, а потом сказал: «Очень сладкий был поцелуй».

— Сладкий? — спросила Тарон.

— Не знаю, так Хамид сказал. Попробуем?

— Давай!

Тарон вплотную подошла ко мне, а я, как Хамид, обхватил ее обеими руками и приложил губы к ее губам. Тарон дернулась, будто ее молния ударила, вывернулась из моих рук и начала плеваться.

— Тьфу… Сладко называется… противно, и все…

Я тоже плюнул от разочарования и сказал:

— Правда противно… И у тебя изо рта кукурузой пахнет.

— А из твоего, думаешь, не пахнет?

Тарон никак не могла отплеваться.

— Взрослые все-таки вруны и обманщики, — заявил я, разочаровавшись в поцелуе.

— Правда? — ехидно спросила Тарон.

— И затеи у них грязные. А еще детей грязнулями обзывают… На, ешь смородину!

Я пригнул ветку к земле, начал обирать ягоду и бросать ее в подставленный подол Тарон. Когда больше класть стало некуда, Тарон важно приказала:

— Достаточно. Теперь будем есть.

Положила первую ягоду в рот и сказала:

— Ну ешь.

Я с той поры ел много ягод, сочных и сладких, касавшихся губ нежно, как розовые лепестки, ел ягоды, утопающие в сливках, сервированные на тонком фарфоре, — ягоды светились, как рубины, но и по сей день я храню вкус и сладость той лесной смородины.

После драки Бахадур Али-хан и мой отец перестали здороваться и разговаривать. Через неделю в школе устроили вечер, на котором вручали премии лучшим ученикам, но отец на вечер не пошел. Раньше он бывал на вечерах и брал меня с собой.

Они всегда проходили очень торжественно. Во дворе натягивали оранжевый тент, развешивали разноцветные флажки. Полицейские и солдаты выстраивались по обеим сторонам улицы, а с приближением кортежа раджи начинал громко играть оркестр, солдаты становились навытяжку и отдавали честь начищенной, сверкающей коляске раджи. Коляска была очень красивая. Но еще красивее