— Я главный врач княжества. Я принят при дворе раджи. Мне дали большой дом. С садом. Десять акров земли. Двух садовников. Пять человек прислуги. Уважение. Положение в обществе. Достаточно высокое положение. Одно движение скальпеля — и все останется без перемен. Вот так.

Сдавленным голосом мама спросила:

— Что ты ответил?

— Попросил месяц сроку.

Мама дрожала всем телом, будто ей стало холодно под теплым одеялом или будто ее била лихорадка. Потом она резко встала. Ни слова не сказав отцу, она вышла из спальни, открыла запертую дверь молельни и прошла туда, бормоча на ходу мантру.

Я забыл обо всем на свете и, зная, что мама простерлась сейчас на полу в молитве, горько заплакал.

Вдруг я очутился в объятиях отца, но, когда он стал целовать меня, успокаивая, я почувствовал, что и у него лицо мокрое от слез.

До истечения срока оставался один день. Когда отец вошел в палату Бахадура, чтобы перевязать его, он застал там смотрителя и двух санитаров. Но в этот день, прежде чем приступить к перевязке, отец выслал всех из палаты. Отец запер дверь и начал снимать бинты. Многие из ран Бахадура уже подживали. Тщательно очистив раны, отец взял в руки скальпель и позвал:

— Бахадур.

— Да?

— Тебе известно, где Гульнар и Лейла?

Бахадур опустил голову и долго молчал. Отец сказал:

— Я обманул тебя.

— Знаю.

— Как ты узнал? Кто тебе сказал?

Отец был поражен — он строго запретил персоналу больницы рассказывать об этом Бахадуру.

— Кто тебе сказал?

— Никто не говорил, — медленно ответил Бахадур. — Но я знаю.

— Но ты еще, наверное, не знаешь, что раджа приказал прикончить тебя в больнице?

— Нет!

Бахадур сел в кровати, от слабости придерживаясь обеими руками за ее края.

— Это приказ раджи… Сегодня последний день твоей жизни.

Не сводя глаз со скальпеля в докторской руке, Бахадур проговорил:

— Вы не можете это сделать…

Теперь на скальпель смотрели оба.

— Ходить можешь? — тихо спросил отец.

— Не знаю, доктор.

— Брюшная полость почти зажила, правая нога тоже. С левой хуже… И рваная рана левого предплечья… Можешь ходить, Бахадур?

— Я не знаю, доктор! Я совсем обессилел от того, что вы мне сейчас сказали.

— Это твоя последняя возможность — сегодня ночью ни один человек не войдет в твою палату. Я скажу, что дал тебе снотворное и ты проспишь до утра. Дежурного санитара я под каким-нибудь предлогом вызову к себе домой. Если ты сумеешь выбраться из больницы и добраться до западной стены сада, тебя там будут ждать с конем.

Глаза Бахадура наполнились слезами. Он схватил отца за руку.

— Доктор! — бормотал он. — Доктор, что вы говорите?..

— Надо положить конец подобной власти. Сегодня между индусами и мусульманами существует такая же вражда, как между нами в тот день, когда мы подрались. Но я и сегодня повторяю: ни один индус не имеет права угнетать мусульман, как ни один мусульманин не имеет права угнетать индусов. Ни один человек не имеет права угнетать другого. Наши отцы учили нас уважению к человеческой жизни. Ты вправе любыми средствами бороться с произволом, жертвой которого ты стал.

Отец спрятал скальпель и с поклоном тихо вышел из палаты Бахадура.

Наутро я позавтракал и, взяв английский букварь, пошел в сад.

— Пойду под алычовое дерево учить урок, — сказал я маме.

Отец уже целый месяц учил меня читать по-английски. Разговорному языку меня давно научили: отец спрашивал меня о чем-нибудь по-английски, а я должен был отвечать. Когда к нам в гости приходили чиновники, то в числе прочего гостей развлекали моими познаниями в английском. Услышав, как я говорю, гости ахали, а я от смущения засовывал палец в рот.

Но, выучившись бойко болтать по-английски, я тем не менее не мог прочитать ни слова. И вот месяц назад отец принес мне красивую книжку. На каждой странице были цветные картинки, подписи под которыми я должен был читать.

— Только чтобы ты под этим алычовым деревом и сидел. Смотри, никуда не уходи!

И мама погрозила мне пальцем. Я успокоил ее:

— Нет, мама! Никуда не уйду, буду сидеть и учить урок.

У меня были свои причины сидеть под этим деревом. Алычи в нашем саду было много, даже японская алыча росла. Но на этом дереве она была самая крупная, самая сладкая, а поспев, становилась самой красной. Правда, алыча здесь поспевала гораздо позднее, чем на других деревьях, но зато ее можно было есть, когда время для алычи уже кончалось. Сейчас наступило время листопада. Листья чинар стали совсем багровыми.

В книжке мне больше всего нравилась одна картинка. На ней было нарисовано гнездо какой-то птички, а в нем три маленьких яичка — белоснежные, в голубую крапинку. Точно такие же яички в крапинку я нашел в гнезде на алычовом дереве. Увидев это гнездо, я вздрогнул от счастья. Достав одно яичко, я положил его на ладонь — до чего ж оно было красивое! Мне пришло в голову, что его можно спрятать в карман, но я вовремя вспомнил о маме. Она однажды поймала меня, когда я воровал из гнезда соловьиные яйца, и сильно напугала.

— Кто крадет птичьи яйца — на свой дом навлекает беду! — сказала она. — Птицы с криками летают и жалуются, а бог их слышит и наказывает обидчика. Может так случиться, что ты заблудишься и не найдешь дорогу домой, или потеряешься в дремучем лесу и не будешь знать, как выйти из него, или схватит тебя орел и унесет в далекие страны…

Мама сочинила целую сказку, чтоб запугать меня хорошенько. И действительно, я и думать забыл о том, чтоб лазить по птичьим гнездам и разорять их. Но иной раз соблазн был велик, и я, подобравшись к гнезду, раздвигал ветки и долго его разглядывал…

А эти яички были так красивы — я в жизни ничего подобного не видел! Нежные, в голубую крапинку… Так и хотелось побыстрее сунуть их в карман. Но страшная мамина сказка крепко засела в памяти. Я долго упоенно любовался ими, а потом побежал к дереву.

Под деревом я застал Тарон — она явилась туда раньше и ждала меня, держа в руках кукольную чашку.

— А в ней что? — спросил я.

— Сладкий рис. Тебе, — ответила Тарон.

— У вас сегодня сладкий рис варили?

— Ага.

— Сегодня разве праздник?

— Нет. Просто приходит мама Мухаммада к моей маме и несет рис и сахар. Свари, говорит, и ешьте. Сегодня наш Бахадур убежал из больницы.