– Заинтересовал?

– Сначала просто поразил меня своей целеустремленностью и… цельностью, что ли. Я в то время был балбес балбесом. Самое большее, на что хватало воображения – получить специальность в каком-нибудь профлицее и пойти работать на какой-нибудь завод. А тут вдруг человек мечтает выращивать виноград и создать вино, о котором напишет «Ашетт»!

– А кто это?

– Книга. Точнее, самый знаменитый путеводитель по французским винам. Даже если твое вино просто упоминается в «Гид Ашетт» – это уже почетно. Ну а если в нем разместили фото этикетки или удостоили высшей награды – «Виноградной грозди», считай, твоя жизнь удалась!

– Получилось у него сделать такое вино?

– Получилось.

– Но ведь в книге рассказывается только о французских винах!

– Так в этом весь смысл! Франция – королева виноделия. Там все давно поделено. Пробиться очень трудно. Почти невозможно. Шанс один на миллион!

– А у вас получилось сделать вино своей мечты? Вы тоже всех победили?

Странно, что Полина ни разу не спросила, какое вино он делает. Наверное, ей это было неважно. Ее вообще интересовало не то, что обычно интересует людей, и совсем не то, что обычно интересует женщин. Ей неважен его статус, достижения, степень успешности. Ей нравился его нос и то, каким он становился, когда выпьет. Она смеялась над попытками распускать перед ней павлиний хвост и искренне сопереживала, когда он был расстроен. Она видела его насквозь и понимала даже, когда он сам не понимал себя. Она хохотала над его шутками. Она приняла его целиком со всеми глупостями и примитивным мужским высокомерием. Такие женщины в жизни мужчины встречаются только раз.

Он не будет рассказывать солнечному зайцу о своих профессиональных победах и наградах, потому что главный свой приз он потерял.

– Я делаю хорошее вино. Честное. Это главное. Победы в виноделии зависят от десятка факторов и труда сотен людей. Винодел только член команды. А если ты захочешь научиться делать настоящее вино, я буду только рад, – неожиданно закончил Алексей.

– Почему?

– Потому что если ты будешь делать вино, то больше никогда не станешь пить водку. Ты ее просто в рот взять не сможешь.

– А помните, когда мы познакомились, вы за ужином как раз пили водку.

– Это была часть маскировки.

– Типа легенды у разведчиков?

– Точно.

Оля опустила голову и поковыряла носком кроссовки плиточный пол.

– Мне стыдно за то, что случилось.

– Я же говорил – забудь.

– Я не об этом.

Округин посмотрел на ее поникшие узенькие плечи и не стал успокаивать.

Когда-то Полина спросила, какое вино он выберет для себя. Тогда он не ответил на вопрос – вдруг понял, что не знает. Жизнь изменилась, и выбор изменился вместе с ней. Да дело даже не в этом. Он делал вино, пока был счастлив. Сможет ли продолжать теперь, когда несчастлив и одинок?

Находясь во власти мучительных терзаний, он позабыл, что рядом Оля. Она смотрела на него с жалостью и сочувствием.

Неужели у него такой несчастный вид? Или даже жалкий?

– Оля, я рад, что ты пришла меня проводить. Мне стало легче, честное слово.

– Мне тоже. Спасибо вам, Алексей Петрович.

Оранжевый заяц смотрел нежно и так трогательно сложил ладошки перед собой, что Округин не выдержал и крепко прижал к себе худенькое тельце.

– Все будет хорошо.

– Я знаю.

– До свидания, мой солнечный заяц.

Он пошел заново проходить досмотр, а она осталась стоять. Спешить ей было некуда. Не хотелось возвращаться домой. Разговаривать разговоры. Разве только позвонить сестре и сказать, что он улетел, и она будет последней дурой, если не полетит его догонять.

Над ухом кукарекал будильник. Округин морщился, мотал головой, но глаз не открывал. Поганый будильник замолкал ненадолго, а потом снова начинал голосить истошным петушиным голосом. Да что за напасть такая! Алексей пошарил рукой. Где же эта сволочь? Ничего не обнаружив в радиусе полуметра, он достал голову из-под подушки и, приоткрыв один глаз, попытался определить местонахождение гада-будильника визуально. С тем же успехом. А паразит все продолжал надрываться. Наконец терпение Округина лопнуло. Он сел на кровати. В открытое окно был виден бабы-Машин палисадник, обнесенный крепким забором. На заборе, прямо перед взором Округина восседал белый с красным гребешком петух и истошно кукарекал.

– Ах ты, скотина безголосая, – сердечно сказал Округин и плюхнулся обратно в постель.

– Ты на кого ругаешься, Алексейка?

Бабушка Маша вошла в комнату и поставила на стол большую миску.

– Драников хочешь? Со сметаной? Давай, пока горячие!

Драники Округин обожал с детства. Иногда по бедности им приходилось питаться одной картошкой. В основном вареной. Жареная была вкуснее, но для нее требовалось постное масло, которое имелось не всегда. На драники масла уходило еще больше, поэтому мать делала их нечасто. Зато уж как нажарит! Целое блюдо! Да со сметаной! Это был восторг души!

Округин принюхался. Точно, драники. Штук сто щас съем!

Он быстренько сбегал в туалет, умылся и прямиком направился за стол. Баба Маша уже водрузила на подставку чайник, поставила глиняный бочоночек с густющей сметаной, банки с разным вареньем и вазочку с любимой с детства «Коровкой». Лепота!

Когда объевшийся Округин вылез на свет божий, солнце было уже в зените. Баба Маша копошилась в кустах неподалеку.

– Поспишь еще? – поинтересовалась она, распрямившись и держась за поясницу.

– Какое там, баб Маш! Я и так три дня подушку мордой давил. Лучше дров тебе наколю.

– Дров?

Баба Маша затряслась от беззвучного смеха.

– Да у нас лет десять как газ провели! Мы эти дрова забыли уже, как выглядят! Скажи еще, что воду из колодца натаскаешь!

– А что, на колодец тоже не ходят?

– Не-а! У нас водопровод!

Бабушка Маша смеялась, прикрывая рукой рот, и было видно, что она просто играет с ним. Как в детстве. Давно.

Алексей потянулся, поиграл плечами и, подбоченившись, объявил:

– Ну, тогда пойду пройдусь вдоль по улице.

– Ну, пойди пройдись. Улица у нас широкая. Для такого молодца в самый раз.

Округин вернулся в дом, натянул джинсы и пошел к реке. Господи, как же хорошо! Тихо, свежо, привольно. Привольно. Он уже и забыл это слово. А приехал в деревню и вспомнил. И слова, и запахи, и звуки. Вот так помотаешься по заграницам, а потом вернешься и будто никуда не уезжал. Все знакомо. Все мило.