— У них нет прошлого. — Рашид закурил и уставился в потолок. — Они ничего не знают ни о своей стране, ни о мире. Это так. По сравнению с ними Мариам — прямо университетский профессор. Но что мы видим вокруг? Продажные, жадные командиры моджахедов, торгующие героином и вооруженные до зубов, объявляют друг другу джихад и убивают всех, кто стоит у них на пути. Талибы, по крайней мере, чисты и неподкупны. И они настоящие мусульмане. Уж они-то принесут с собой мир и наведут порядок. Положат конец смертоубийству. А то ведь носа на улицу не высунуть. Покончат с обстрелами. Тут есть над чем подумать.

Уже в течение двух лет талибы неуклонно продвигались к Кабулу, отбирая у моджахедов город за городом. Там, где талибы приходили к власти, война между группировками заканчивалась. Талибы изловили и казнили хазарейского командира Абдула Али Мазари. Уже несколько месяцев, как они окопались в южных пригородах Кабула, откуда вели огонь по частям Ахмада Шах-Масуда. В начале сентября им удалось захватить города Джелалабад и Сароби.

— У талибов есть то, чего нет у моджахедов, — сказал Рашид. — Они действуют единым фронтом. Пусть приходят. Я первый осыплю их лепестками роз.

На следующий день все вчетвером они вышли на улицу, чтобы вместе со всеми приветствовать новую жизнь, новых вождей. Человеческие тени возникали из развалин, из груд битого кирпича и присоединялись к радостным толпам. Какая-то старуха пригоршнями швыряла в прохожих рис, беззубо улыбаясь. Мужчины обнимались, хлопали друг друга по спине, мальчишки пускали с крыш фейерверки. Гудели клаксонами машины, отовсюду неслись звуки национального гимна.

— Смоти, Майам! — показала Азиза.

По улице Джаде Майванд бежали мальчишки, волоча за собой связки ржавых консервных банок, поднимали вверх кулаки, кричали, что Масуд и Раббани выбиты из города.

В толпе только и слышалось: «Аллах Акбар!»

Кто-то вывесил из окна простыню с намалеванными словами: Зенда Баад Талибан! Да здравствует «Талибан»!

Эти три слова попадались на каждом шагу — на окнах, на дверях, на флажках, свисающих с антенн машин.

Первых талибов они в тот день увидели на площади Пуштунистана, запруженной народом. Люди тянули шеи, подпрыгивали, забирались на бездействующий фонтан посередине площади. Все смотрели на старый ресторан «Хайбер».

Огромный Рашид быстро пробился через толпу поближе к человеку с мегафоном, женщины за ним.

Разглядев, что там происходит, Азиза взвизгнула и спрятала лицо на груди у Мариам.

Щуплый бородатый человечек в черной чалме кричал в рупор, стоя перед рестораном на чем-то вроде строительных лесов и размахивая «стингером». На светофорах за его спиной болтались на веревках два трупа. Одежда на мертвецах была изодрана, лица — синие, распухшие.

— Я его знаю, — пробормотала Мариам. — Того, кто слева.

Молодая женщина перед ними оглянулась.

— Да это же Наджибулла, — сказала она. — А рядом висит его брат.

Портреты круглолицего человека с усами при Советах были повсюду.

Позже им рассказали, что талибы вытащили Наджибуллу из здания представительства ООН, где ему в свое время было предоставлено убежище, долго пытали, потом привязали за ноги к машине и проволокли по улицам Кабула.

— Он убил многих мусульман! — кричал молодой талиб в черной чалме сначала на фарси, потом на пуштунском, тыча «стингером» в трупы. — Его преступления известны всем. Он был коммунист и предатель! Вот что мы делаем с неверными, совершившими преступления против ислама.

На губах у Рашида застыла усмешка. Азиза на руках у Мариам расплакалась.

На следующий день Кабул наводнили грузовики. Красные «тойоты», забитые вооруженными бородачами в черных чалмах, разъезжали по улицам Хаир-Хана, Шаринау, Карте-Парвана, Вазир-Акбар-Хана, установленные на машинах динамики возглашали новые законы. О том же кричали громкоговорители у мечетей, о том же вещало радио, ныне известное как «Голос Шариата». Ветер носил по городу тысячи листовок. Мариам подобрала одну во дворе — все о том же.

Наше государство отныне именуется Исламский Эмират Афганистан. Вступают в силу следующие законы, обязательные ко всеобщему исполнению.

Все граждане обязаны молиться пять раз в день. Пойманному за другим занятием, когда настало время вознести молитву, полагается телесное наказание.

Все мужчины обязаны отрастить бороду длиной не меньше прижатого к подбородку кулака. За неисполнение — телесное наказание.

Все мальчики обязаны носить чалму: с первого по шестой класс — черную, выше шестого — белую. Все мальчики обязаны носить исламскую одежду. Рубахи должны быть застегнуты доверху.

Распевать песни запрещается.

Танцевать запрещается.

Играть в карты, в шахматы, в азартные игры, запускать воздушных змеев запрещается.

Писать книги, смотреть фильмы, рисовать картины запрещается.

Держать попугаев запрещается. Попугаи подлежат уничтожению. За неисполнение — телесное наказание.

Пойманным на воровстве следует отрубать кисть руки. За повторное воровство отрубается нога.

Немусульманам запрещается молиться на виду у мусульман. За неисполнение — телесное наказание и тюремное заключение. За попытку обратить мусульманина в чужую веру — смертная казнь.

Женщины!

Вам не следует покидать своих домов. Не подобает женщине бесцельно разгуливать по улицам. Выходить можно только в сопровождении родственника-мужчины. За неисполнение — телесное наказание и принудительная отправка домой.

Ни при каких обстоятельствах вам не следует показывать свое лицо. Выходить без бурки запрещается. За неисполнение — суровое телесное наказание.

Пользоваться косметикой запрещается.

Носить драгоценности запрещается.

Носить пышные наряды запрещается.

Говорить можно, только когда к вам обращаются.

Смотреть мужчинам в глаза запрещается.

Смеяться на людях запрещается. За неисполнение — телесное наказание.

Красить ногти запрещается. За неисполнение — телесное наказание.

Девочкам запрещается ходить в школу. Все школы для девочек немедленно закрываются.

Женщинам запрещается работать. Виновные в супружеской измене побиваются камнями до смерти.

Слушайте. Слушайте внимательно. Соблюдайте закон. Аллах Акбар.

Примерно через неделю после того, как они видели мертвого Наджибуллу, вся семья ужинала в гостиной.

— Не могут же они заставить половину населения сидеть дома и не работать, — возмутилась Лейла.