— Господь с вами, — замахала руками бабка. — Мы ж не нехристи какие, не то что нынешние. Как сказали, так и сделаем.

— Храните шкатулку в тайне от всех, никогда не открывайте. Вы ведь видели, ничего ценного там нет — все деньги и драгоценности я вам отдала. А родственницу мою ждите и никогда не забывайте о ней. Может быть, пройдет много лет. Сколько бы ни прошло — ждите. Она явится. Обязательно. Дочери своей скажите обо всем, пусть знает и ждет, если вы не дождетесь. И внучкам, как подрастут. Я хочу, чтобы ваша семья хранила эти записи для моей родственницы. Или она, или дети ее, но они непременно найдут вас и придут за этой шкатулкой.

Розалия направилась к выходу, а бабка кинулась на колени, руки ее ловит — целовать, причитая сквозь слезы:

— С того света возвращаешь нас, дай Бог тебе вечного покоя, сама уходишь, а другим жизнь продлеваешь. Разве кто тебя ослушается?! Как пес шкатулку твою сторожить стану, и дочери велю, и внукам накажу. Все для тебя сделаем, благодетельница ты наша, все, в огонь и в воду…

Розалия резко обернулась:

— Не обмани. Иначе не будет тебе покоя ни на небе, ни на земле. Везде найдут. Вот адрес, — без паузы продолжала она деловито, — зайдешь послезавтра, заберешь меня похоронить.

— Царица Небесная, — бабка потянулась креститься, но рука застыла в воздухе. — Да, может, не так скоро, может, поживешь еще.

— Не нужно мне. Все. Теперь пойдем, бумаги подпишем.

Так мы оказались в этой квартире. Розалия все бумаги на квартиру подписала, все нам оставила. А вот если бы не она, может быть, не дожили бы мы с сестрой до таких преклонных лет.

Про себя я отметил, что и сестра ее, оказывается, жива, но рассказ ее был не кончен, вероятно, в нем таилась еще масса сюрпризов для нас с Евой…

А Валентина Дмитриевна тем временем продолжала:

— Вся квартира отошла нашей семье. Кроме бабушки, в ней еще народа прибавилось. Мама наша вышла замуж во второй раз и родила нам сестру и брата. Правда, мужа ее второго на войне убили, так что дважды она вдовой осталась и четверых детей подняла, да еще и образование нам дать сумела. Так что мы с сестрой должницы Розалии. И квартира ее нам досталась, и колечки впрок пошли, на стипендию то не проживешь. Только вот мы с сестрой уродись не то чтобы неблагодарными, а уж очень любопытными. Бабка с матерью шкатулку держали на самой высокой полке шкафа. Пыль с нее лазили вытирать каждую неделю. Дрожали над ней, как над самой большой ценностью в доме. Алтарь там у них был. Вытрут пыль, со стула слезут и перекрестятся, глядя под потолок. И обязательно благодарность какую-нибудь пробормочут. Ну чтобы земля ей пухом была или еще что-то в этом роде. Нам с сестрой, пока еще мы маленькими были, разумеется, никто про шкатулку не рассказывал. Но мы ведь не слепые. Чтоб до верхней полки дотянуться, стул не поможет, мать с бабкой стремянку таскали. Видано ли?

С самого детства шкатулка та не давала нам покоя. Мы с сестрой сначала думали, что в ней ценности велики спрятаны. А когда подросли и поняли, что ценности — это вряд ли, решили, что там тайна какая страшная. А что может быть более привлекательным, чем тайна, для двух девочек тринадцати лет? Тайна жгла и манила нас не долго. Мы сдались быстро.

Как-то раз мы заболели. А 6олели мы всегда вместе. Как иначе? Близнецы же. Бабушка к тому времени отошла в мир иной. Сестра с братом в школе были, отец с матерью — на работе. А мы одни. С великой тайной. Ну кто бы, скажите на милость, устоял? Только не мы.

Тайна оказалась — доступнее некуда. На крышке шкатулки лежал от нее ключик. Каково же было наше удивление, когда из шкатулки мы достали листы бумаги, исписанные мелким почерком. Мы стали читать. День за днем. По несколько страниц. Нам редко удавалось оставаться одним, чтобы никого из многочисленного нашего семейства не оказывалось дома.

А поскольку мы читали кусочками, то потом еще несколько дней жили под впечатлением прочитанного и гадали, что же будет дальше. Выйдет Розалия замуж или нет, устроит ли им сцену, случится ли у нее с Карским примирение и как это произойдет. Этакий сериал. Мы дочитали до конца и изумленно уставились друг на друга. Такого конца мы совсем не ждали. Выходило так, что женщина, на которую молилась наша бабушка, пылинки с тайны которой сдувала наша мама, была обыкновенной сумасшедшей.

Нам стало смешно и грустно. Разумеется, матушку свою мы сильно любили, но она закончила всего три класса церковной школы. А мы с Катей были уже в шестом средней школы, поэтому знали совершенно точно, что Бога нет, и чудес никаких тоже нет, а есть материализм и коммунистическая партия.

Тайна исчезла. Мы сочли наших женщин обманутыми по малограмотности и может быть, забыли бы о дневнике навсегда. Но шел сорок первый год, и в июне как снег на голову на нас обрушилась война. Отчим ушел на фронт.

Сестра и брат погибли, когда в машину, на которой их везли из Ленинграда, еще не взятого за горло блокадой, попала бомба. А нас с Катей отослали в Андижан, где в тепле и относительной сытости мы прожили до окончания войны. Мыть с нами не поехала. Осталась в городе. Боялась бросать дом.

Что она пережила, мы никогда так и не узнали. Не любила она вспоминать эти годы. Рыла окопы, как все, умирала то от голода, то от горя. Мы одни у нее остались, и то за четыре тысячи километров. Одно колечко спасло ей жизнь. Первое колечко тогда и продала. Да не за деньги. Их бы на жизнь все равно не хватило. Покупательница сказала, что цена этому кольцу немалая. И что будет расплачиваться за него хлебом и крупой. И целый год мать получала к своей пайке еще довесочек. А как блокаду сняли, дама пропала. То ли уехала из города при первой же возможности, то ли умерла. Но жить стало полегче, и мать выкарабкалась. Она никогда нам не рассказывала про эти страшные годы.

И не любила, когда мы спрашивали. Другие ценности Розалии мать продала, когда мы поступили в университет. Очень ей хотелось, чтобы мы выучились, вышли в люди. А уж нам как хотелось, и не сказать. Так и появилась у нас в доме святая покровительница. Мать ей дважды была жизнью обязана, да и мы тоже, как ни крути.

Когда мы стали постарше, мать рассказала нам всю историю Розалии и заставила поклясться, что мы сохраним ее шкатулку и обязательно вернем тому, кто за ней придет. Она придумала наивную и страшную клятву, которую мы никогда не забывали.

«А ты веришь, что за ней кто-то придет?» — осторожно спрашивали мы.

«Боюсь, что да…» — отвечала она.

Чего она боялась? Бог весть. Она не дожила до того дня, когда в нашу дверь постучали. Она умерла, когда нам исполнилось по двадцать семь лет.

Прошло еще почти десять лет. За это время Катя вышла замуж и переехала к мужу, оставив меня одну. Я так и не вышла замуж, а потому почти все свободное время уделяла племянникам, помогая сестре справляться с тремя детьми. Подменить няню, свозить во дворец пионеров, позаниматься английским. Много детей, много хлопот. Мы и думать перестали о какой-то там шкатулке, пылящейся на шкафу. Я и вспомнила о ней, наверно, всего-то два раза в году, когда мне не лень было притащить тяжелую стремянку и забраться под потолок.