корни свободно переплетались с корнями соседей. Один из саженцев был мертв: красные иголки на снегу словно капли старой крови; я ухватила его за расслаивающийся ствол и вытащила из земли. Гниющие корни скрывались под расползающимися черными грибными нитями – ризоморфами. Щелкнув складным ножом, я срезала кору у основания ствола и обнажила ксилему. Петля белоснежных грибных гиф подтверждала гибель от грибного патогена Armillaria ostoyae. Внутри пластиковых ограждений я не досчиталась трети пихт.

На участке без прокопанных траншей все растения выжили; я могла поклясться, что они выше. Захлопал крыльями ворон; воздух пронзил свисток поезда. Достав штангенциркуль и блокнот, я измерила диаметры всех берез и пихт на обоих участках. Когда солнце скользнуло за гору, я вернулась к пикапу, промокшая и дрожащая. Включила зажигание, поставила обогреватель на полную мощность и при слабеющем свете принялась считать на калькуляторе.

Мое предположение оказалось верным. Пихты, соседствующие с березами, не просто выжили, но и оказались крупнее изолированных. При этом березы не страдали от соседства с пихтами: эта связь их не истощала. Береза не исчерпывала силы, отправляя часть своего углерода; она отдавала достаточно, чтобы повысить приживаемость и рост пихты, но без ущерба для собственной жизнеспособности.

Могла ли береза перекрыть кран, когда чувствовала, что пихта больше не нуждается в помощи? Кроме того, меня не оставлял в покое вопрос, получает ли береза пользу от пихты в другое время или другим способом, который эти простые измерения не способны обнаружить. Ни у одной из пихт не наблюдалось признаков гнили корней, вызванной грибом Armillaria. Связь с березой, казалось, защищала пихту от болезни, что я наблюдала во многих других экспериментах. Я убедила Ронду, свою помощницу из Лесной службы, в качестве магистерской работы взяться за продолжение моего исследования флуоресцирующей псевдомонады (Pseudomonas fluorescens) – бактерии, которая, как я обнаружила, противостояла Armillaria ostoyae. Ронда, сравнивая количество этих полезных бактерий в разных типах леса, установила, что в березовых насаждениях их в четыре раза больше, чем в пихтовых – вероятно потому, что корни березы и микоризные грибы, подпитываемые более высокими темпами фотосинтеза, дают бактериям больше пищи, чем пихты. Она также выяснила, что при совместном росте двух видов количество бактерий на пихтах и березах сравнивалось, словно крошечные микроорганизмы при такой тесной близости могли распространяться от богатых углеродом берез к пихтам.

Среди этих деревьев я провела весну. Жила в одиночестве в нашем бревенчатом доме в Камлупсе, пока Дон дописывал диссертацию в Корваллисе – за тысячу километров от меня. Если бы он был здесь, мы могли бы прогуляться среди вейника и арники, разобраться, куда мы идем, решить вопрос о детях. Дон напомнил бы мне, что нужно перекопать землю в саду. Разобрал бумаги на столе, убрался на кухне и приготовил вкусную еду. Вместо этого я погрузилась в эксперименты, бродила по сухим открытым пространствам, граничащим с лугами и сосновыми лесами высокогорья. Выясняла, кто выжил, а кто активно развивался. Разъезжала по проселочным дорогам с нечесаными волосами; сиденье пикапа скрывалось под картами и пустыми стаканами из-под кофе, набитыми огрызками яблок. Проверяла сообщения.

В апреле у Тиффани родился Мэттью Келли Чарлз. Две недели спустя у Робин и Билла появилась Келли Роуз Элизабет – их второй ребенок, на три года младше Оливера. И племянница, и племянник носили имя моего покойного брата. Я послала Мэттью детскую кроватку, а Келли Роуз – кружевное платьице. Дни становились длиннее, земля прогревалась, и я снова начала находить покой в одиночестве.

Однажды в июне я вернулась в свой захламленный кабинет и обнаружила там предписание по технике безопасности, согласно которому мои кипы журналов считались пожароопасными. Появилась хохочущая Барб. Под этим предупреждением лежало письмо от редактора «Nature». Какая-то лаборатория из Англии прислала критический отзыв, и он хотел, чтобы я посмотрела его и сообщила, достоин ли он публикации в журнале.

Первое замечание заключалось в том, что обнаруженное мной количество углерода, перемещенного через почву к кедру, – пятая часть от того, что передавалось через микоризную сеть между березой и пихтой – оказалось довольно большим; оно могло затмить то количество, что двигалось через грибы, и тем самым отрицало, что микоризная сеть – важный путь передачи. Набирая первые строки ответа, я объясняла Барб, что они не заметили проведенную мной статистическую проверку, которая продемонстрировала: объемы, перемещающиеся через почву, не просто меньше, чем объемы, идущие через грибную сеть, а значительно меньше. Кроме того, я ясно указывала, что коммуникация осуществляется не единственным путем.

Второе замечание: количество углерода, передаваемого от пихты к березе, оказалось настолько мало – десятая часть от количества углерода, передаваемого от березы к пихте, – что приборы, вероятно, давали неверные данные, а поэтому я не могла говорить о существовании двусторонней передачи.

– Мы подтвердили двустороннюю передачу в другом случае, – заметила я, показав Барб лабораторное исследование, моделирующее полевой эксперимент.

Третье замечание относилось к перенасыщению саженцев углекислым газом: при мечении я вводила слишком много 13C–CO2 в пакеты, тем самым увеличив скорость фотосинтеза растений и насыщение корней сахарами. Критики утверждали, что в этом случае к соседнему растению перешло больше углерода, чем в естественных условиях. Эта претензия возникла потому, что я использовала изрядное количество 13C–CO2, чтобы масс-спектрометру было легче обнаружить тот углерод-13, который переместился в ткани соседнего растения. Это отличалось от использования углерода-14: его требовалось меньше, поскольку сцинтилляционный счетчик очень чувствителен к обнаружению газа 14C–CO2 с этим изотопом. Барб помогла найти лабораторное исследование из моей докторской диссертации, которое показывало, что использованная в эксперименте доза CO2 не влияет ни на распределение углерода между частями саженцев, ни на количество переносимого углерода.

Прочитав последний пункт, я прокусила губу до крови. В нем говорилось: «Я не могу утверждать, что мои саженцы только сотрудничают, а не конкурируют». Но ведь я и предполагала: взаимоотношения многогранны, и береза сотрудничает, делясь углеродом, даже когда конкурирует за свет. Я не отрицала конкуренцию. Они превратно истолковали мои результаты. Меня разозлило, что их комментарии были направлены на то, чтобы опровергнуть мои выводы. Я дописала опровержение, завершив его словами о необоснованности критики. Барб убрала его вместе с другими подтверждающими статьями в конверт из манильской бумаги и отнесла на почту. Через неделю из «Nature» пришел ответ, что они решили не публиковать тот критический отзыв.

Ох, это была ошибка.

Не прошло и месяца, как я получила электронное письмо от коллеги, который прослушал в Австралии доклад с критикой моей статьи, подготовленный той же лабораторией. Я отмахнулась и от него, поскольку наука