животными. Знакомилась с тенистыми мшистыми полянами, с влажными низинами, поросшими березой западной, с травянистыми склонами, где в норах, оставшихся от сгнивших корней, жили кролики, с деревьями-старейшинами и их потомством, растущим рядом. Я задерживалась у муравейника размером с походную палатку и смотрела, как некоторые из тысяч его обитателей шагают гуськом, а потом шла по основному маршруту к старой сосне, перепрыгивая через ручьи, по которым плыли хвоя и лишайники.

Я думала о новых исследованиях перераспределения воды у пихт Дугласа, когда деревья с глубокими корнями поднимают ночью воду к поверхности почвы и пополняют запасы воды для саженцев с мелко залегающими корнями, помогая им прожить день. Кто-нибудь изучал вопрос о том, передают ли пихты воду по микоризным сетям? Возможно, они обмениваются водой для поддержания целостности сообщества, помогая своим компаньонам в тяжелые времена.

Растения приспосабливаются к сильным и слабым сторонам друг друга, грациозно отдавая и забирая, чтобы достичь исключительного баланса. Баланса, которого можно добиться и в простой красоте огорода. В сложном обществе муравьев. В сложности, в согласованности действий, в итоговых суммах есть своеобразная грация. Мы можем найти это в себе, в том, что делаем в одиночку, но также и в том, что делаем совместно. Наши корни и системы переплетаются и перепутываются, врастают друг в друга, отделяются и восстанавливаются за миллион неуловимых мгновений.

Зазвонил телефон, я встала из-за кухонного стола. Я обожала наш бревенчатый дом, уютно расположившийся среди пихт Дугласа и сосен желтых, серовато-розового шиповника и желтой бальзаморизы, цветущей на лугу. Уголком глаза я уловила мелькнувшую за окном красную макушку хохлатой желны. Сев на ветвь пихты, дятел смотрел на меня, пока я слушала журналиста из «Си-би-си» – Канадской телерадиовещательной корпорации. Не могу ли я завтра дать интервью? Желна подняла голову, готовясь к удару. Я подумала о критике. Я была уверена, что меня спросят об этом. Дятел застучал с силой отбойного молотка; для появления дупла птица и дерево нуждались друг в друге. Полетевшие щепки ударялись о стекло. Почему меня так волнуют эти критические замечания? Я трудилась ради леса, а не из-за научной гордыни. Работа закончена, пришло время рассказать о ней.

Дерево не обращало внимания на натиск дятла; его обветренная кора и клюв птицы синхронизировались, как сложный часовой механизм.

– Да, – произнесла я.

Глава 10

Раскрашивание камней

Ноябрь. Скалистые горы укутал снег.

Я в одиночку шла на лыжах у горы Ассинибойн, сделав остановку в диком месте на перевале Хили. Пихты субальпийские согнулись под тяжестью снега и льда. Мертвые ветви сосен белокорых раскинулись, словно букеты из костей: их погубили горный сосновый лубоед и ржавчина, появление которых было связано с изменением климата. Я была на третьем месяце беременности. В год нашей разлуки, когда Дон писал диссертацию, а мои ночи стали длиннее после смерти Келли, возможно, из-за одиночества появилось безмолвное осознание, что мне уже тридцать шесть, а ему тридцать девять, и пришло время завести детей. Лыжным походом к Ассинибойну я решила отметить это событие.

В лощине бесчинствовали жуки. Все началось со вспышки в провинциальном парке Плато Спацизи к северо-западу четырьмя годами ранее, в 1992, когда зимняя температура повысилась на несколько градусов и в самые холодные месяцы перестала опускаться ниже минус тридцати, что позволило личинкам жуков выживать в толстой флоэме стареющих сосен. Сосна скрученная эволюционировала в этом ландшафте совместно с жуками, естественным образом умирая примерно раз в столетие и освобождая место для следующего поколения. Само собой разумеется, вместе с разложением деревьев накапливалось топливо, и молнии или люди устраивали лесные пожары. Пламя высвобождало семена сосны из смолистых шишек и стимулировало прорастание тополей из тысячелетних корневых систем; влажные листья тополя снижали горючесть молодого леса. Бушующий огонь стихал на этих тополиных прогалинах, оставляя мозаику разновозрастных лесов, которые обретали устойчивостью к пожарам. Но в конце XIX века европейские поселенцы нарушили баланс, сжигая эти лесные сообщества дотла в поисках золота; появился обширный покров новых сосновых насаждений, однородность которого поддерживали подавление пожаров и распрыскивание гербицидов, чтобы тополя не мешали прибыли. Когда возраст этих сосен подошел к столетию, а климат потеплел, жуки резко размножились, и ландшафт стал красным, как кровь, растекающаяся по воде.

Чистый воздух врывался в легкие, когда я скользила среди мертвых сосен, опьяненная тем, что иду по лыжне и прокладываю новые повороты вокруг осыпей и еловых ловушек, образовавшихся у стволов деревьев. Дон после обеда занялся колыбелькой. Нас охватывало умиротворение. В самом центре седловины я замерла у следов на свежем снегу и почувствовала знакомый прилив страха. Отпечатки лап размером с блюдце, глубокие отметины от когтей.

Волки. Одинокая лыжница была легкой добычей.

Я пошла через перевал, но вскоре заблудилась. Сделав петлю, я с содроганием обнаружила, что вернулась к своим же следам.

Свежие отпечатки поверх.

Может быть, три волка. Выслеживают меня?

Я инстинктивно продолжила спускаться с перевала. Позади остались голые лиственницы Лайэля, росшие группами во впадинах под вершинами; их золотые иглы уже опали. Ниже в небольшие кластеры сбивались пихты субальпийские, по мере спуска встречаясь все чаще. Ноги напрягались от спуска теле-марком с тринадцатью килограммами на спине. Ребенок – не больше унции золота – не нарушал равновесия. Я застегнула пряжку, чтобы было проще удерживаться на неровной, покрытой коркой льда поверхности, и осторожно повернула.

Я сильно отступила к востоку, чтобы обойти овраг и избежать крутого склона, и направилась обратно. Видимость была плохой из-за плотно стоящих деревьев. Молодняк сосны скрученной. Должно быть, несколько десятилетий назад здесь бушевал пожар. Вскоре я снова сбилась с курса и взглянула на компас. Если я не сориентируюсь и не вернусь на основной маршрут, то последствия могут оказаться печальными.

Страх заставил вспомнить о разочаровании, которое долго не покидало меня. У меня было все больше подтверждений, что леса обладают разумом – они умеют ощущать и общаться. Но я не чувствовала готовности противостоять системе. Эти типы проигнорировали бы меня или, что еще хуже, посмеялись бы над моими рассуждениями о разумности растений. Я была беременна, и мне следовало молчать, чтобы защитить ребенка – самое дорогое в жизни. Интервью на «Си-би-си» вызвало определенный интерес у местных натуралистов, экологов и даже нескольких единомышленников-лесоводов, однако столица провинции встретила его молчанием. Не получив от политиков даже электронного письма, я задумалась, стоит ли давать интервью или выступать на конференциях. Я не могла выносить на публику больше, чем уже