– А если дети чего попросят?

– Ты же педагог! Придумай какую-нибудь игру там – неделя без доллара!

– Ну да, и без копейки тоже…

– Ника, да протянем мы это время! На подножном корму в крайнем случае! У тебя там когда трава взойдет?

Ника представила себе несчастных голодных двойняшек, ползающих по грядкам, запихивающих в ротики грязными ручонками едва зазеленевшие всходы петрушки и укропа, и испытала такое сильное чувство жалости, что чуть в обморок не хлопнулась! Хорошо что сидела…

– Нет, Жан, – твердо закончила разговор Ника, – буду сознаваться. Пусть ЕВР делает со мной что хочет, но дети страдать не должны!

– В чем сознаваться-то? – не понял Жан.

– Что деньги неизвестно куда засунула и забыла. В амнезии то есть. Это – общеизвестная болезнь, может, он меня и не сразу выгонит…

Коллега грустно помолчал, потом робко посоветовал:

– Пару деньков подожди, а вдруг найдутся?

– Ладно, – вздохнув, согласилась девушка. Положила трубку и снова горько расплакалась. Представила, как будет докладывать о невероятном событии ЕВРу, как недоверчиво округлятся у того глаза, как подожмет, не веря ни одному Никиному слову, тонкие губы кухарка.

«Единственные, кто мне поверит, – дети и собаки. Их не проведешь…»

А дети, видно, что-то и впрямь почувствовали. Вышли на крыльцо будто пожелать спокойной ночи. Увидели в свете фонаря заплаканное нянино лицо, забеспокоились.

– Ника, что ты плачешь? – спросила добрая девочка.

– Ника, что случилось? – встревожился храбрый мальчик. – Кто тебя обидел?

– Даже не знаю, как сказать, – пожаловалась няня. – Куда-то засунула все наши деньги и найти не могу!

– И ты из-за этого плачешь? – не поверила Марфа. – Да папа еще даст, сколько скажем!

– Эх, Марфа, Марфа, – горько качнула головой Вероника. – Это вы у папы попросить можете, а я? Он мне деньги выдал, я должна за них отчитаться. До последней копеечки. А если денег нет и отчитаться не за что, значит, что?

– Что? – хором поинтересовались любознательные двойняшки.

– Значит, я их растратила на себя. То есть, считай, украла.

– Но ты же не укра… дала… – недоуменно запинаясь, произнес Петр.

– А кого это волнует? – усмехнулась Ника. – Денег-то нет… Ладно, деточки, идите ложитесь, поздно уже…

– А ты?

– Посижу тут, воздухом подышу, на звезды полюбуюсь. В последний раз…

– Почему в последний? – уставилась на нее Марфа.

– Да потому, что нет большего позора для честного человека, чем когда его считают вором. Как я у вас после этого работать смогу? Как отцу вашему в глаза смотреть буду? Да я бы сама такую няньку на пушечный выстрел к детям не подпустила! Так что, мои хорошие, завтра будем прощаться. – Ника изо всех сил сдерживалась, чтобы не разреветься на глазах у детей, но все равно всхлипнула.

Озадаченные двойняшки, не зная, как себя вести в такой ситуации, потоптались, повздыхали и тихонько ушли.

Из-за двери Ника слышала, как они о чем-то спорили – видно, решали, как ей, любимой няне, помочь. А чем тут поможешь?

Она осторожно сдвинула с колен шерстяные собачьи головы, подтянула ноги, крепко обняла. Вот и все. Надо собирать пожитки и ехать вместе с тетей Валей в Кувандык. Московский поход за мировой славой закончен. Подиумы, аплодисменты, восторженные поклонники, мировые турне – все в прошлом. А что в будущем? Кувандык, школа, Серега…

Девушка представила эту горестную картину, и стало так себя жалко! Так горько и обидно, что она, не сдержавшись, разрыдалась в голос.

Собаки настороженно вскочили, вздыбили холки. Анжи подскочила сбоку, требовательной мордой отодвинула Никины ладони и принялась слизывать со щек горькую влагу.

Но слезы текли так обильно, что даже собачий язык, большой и работящий, за ними не поспевал.

– Уйди! – отпихнула страдалица ни в чем не повинную собаку и заревела еще сильнее.

За спиной мягко стукнула дверь.

– Ника… – Марфинька, девочка, лапушка, солнышко, не выдержала нянькиного воя, вышла утешать.

Девушка обернулась. Махнула рукой: все в порядке, идите…

– Прости нас, пожалуйста… – глухо пробормотал Петр. – Мы не хотели.

– Господи, да вы-то тут при чем? – сквозь слезы улыбнулась добрым детям няня. – Не расстраивайтесь! Будет у вас другая бонна, не такая несчастная дура, как я!

– Мы не хотим другую! – в голос заревела Марфа. – Мы с тобой жить хотим! Прости нас, это мы!

– Да вижу, что вы, – снова улыбнулась Ника. – Ну, идите ко мне, мои хорошие, посидим в последний раз вместе.

– Мы не хорошие! – дрожащим голосом заявил Петр. – Мы гадкие! Мы тебя подставили! – И тоже заревел, по-мальчишечьи неумело.

– Что вы! Что вы! – испугалась Вероника. – Ну-ка прекратите немедленно! Когда это вы меня подставляли? Да я лучше детей в жизни своей не встречала!

Двойняшки истошно завыли. Собаки, немного помедлив, решили их поддержать.

Хор вышел таким громким и таким слаженным, что Ника от удивления открыла рот. И тут же испугалась: что соседи подумают? Что у ЕВРа какое-то горе? Или что все домочадцы одновременно сошли с ума?

– Так! Ну-ка немедленно прекратить! – скомандовала няня. – Я кому сказала!

Первой замолчала послушная Анжи, вторым – Дарик. Все-таки, не понимая истинной причины, и в хорошей компании плакать непросто.

Двойняшки успокаивались гораздо дольше. Причем, даже когда Ника уже шумно вытерла нос Марфе, заставив девочку высморкаться, Петр, уклонившись от аналогичного действа, еще громко и судорожно подвывал.

От греха подальше Ника завела всех в дом – нечего на всю округу какофонию разводить, – усадила за общий стол. Собаки улеглись рядом, боясь, вероятно, пропустить финал интереснейшей истории. И не ошиблись.

– Вот что, мои дорогие, я хочу вам сказать, – строго начала Ника. – Слезами горю не поможешь. Каждый человек должен отвечать за свои поступки. Наказание неотвратимо! Поэтому я стойко смотрю в лицо судьбе. И прошу вас не оплакивать меня понапрасну.

– Ника… – прошептала распухшими губками Марфа. – Это мы деньги взяли…

– Зачем? – автоматически удивилась няня, не успев как следует вникнуть в смысл только что произнесенного чистосердечного признания. – Стойте, в каком смысле – вы?

– Мы их проиграли… – пробасил Петр, уткнувшись в собственное плечо. – На автоматах.

Чтобы не закричать от ужаса, Вероника крепко зажала собственный рот ладонью. Глазами, огромными, неверящими, непонимающими, скользила по родным, заплаканным и совершенно несчастным, личикам.